Мальчик из контейнера

— Как я в самолете узнаю, кого бомблю? Мне приказали — и я должен выполнить приказ. Я же военный! Я присягу принимал!

— Да, выбор у тебя непростой, поэтому и ошибки не должно быть, чтобы не казнить себя всю жизнь.

— Еще один вопрос, мам. Вы все изучали, как ты говоришь, марксизм-ленинизм, тогда почему так опростоволосились с выбором главы государства? Почему партию не поставили на место? Почему терпели бедность и бесправие?

— Все объяснимо, но я тебе не буду отвечать на эти вопросы. Они не так сложны, чтобы ты сам не нашел на них ответ. Думай! — это самое простое, что я могу тебе посоветовать. Не хватит своего ума, займи у другого. Читай книги умных, но читай так, чтобы было похоже на критику с твоей стороны работы светила, а не просто безоговорочная вера в его суждения. Больше должно быть «почему?», а не «как все просто!» Все в жизни сложно, но разрешимо! Если серьезно будешь изучать тот же самый марксизм-ленинизм, ты увидишь много разногласий, несуразностей, и будешь искать ответ, искать решение проблем. И тебе проще будет ориентироваться в обстановке: предложенные кем-то решения проблем ты, сравнивая со своими решениями, будешь знать, насколько они схожи или разнятся с твоими. Ты же не с нуля начинаешь, у тебя есть база. Как мы, врачи, поступаем: мы слушаем жалобы больного, относительно верим им, а потом, имея опыт, знания, сравниваем информацию и делаем вывод в виде диагноза. Умный врач ошибается редко, ленивый, безразличный к судьбе пациента — часто. Так и в политике: есть медалисты, есть троечники; есть думающие о стране, есть думающие только о себе. О, как много мы с тобой болтаем! Чай с тортиком пора пить, а мы о политике, вроде без нас в стране не обойдутся! Обойдутся! Мы им такие умные — до одного места. Будешь большим начальником, не издевайся над нижними чинами. Презрение к нижестоящим — большой порок! Это самое отвратительное в человеке, что дала ему природа вместе с властью. Будь внимателен к подчиненным, и не льсти, не заглядывай в рот вышестоящим. Всегда помни, что ты человек, другие — тоже люди.

— Большим начальником? — Коля пожал плечами, призадумался.

— Да, и стесняться тут нечего! — заявила Валентина Ивановна. — Ты пришел служить народу в качестве защитника, и должен всего себя положить на этот алтарь. Чем больше ты будешь значить, тем больше будет твоя отдача!

— Тут бы дали вообще окончить училище, а то — большой начальник! — опять передернул плечами Коля.

— Не успеешь глазом моргнуть, как время убежит. Отстал — пропал. Знаешь, как в наше время летчики шутили? «Летчик до тридцати лет салага, а после тридцати — старый дурак». До тридцати ты должен сделать так много, чтобы до конца службы тебе запаса хватило! Только для этого надо вложить много труда и умения с первых же шагов. Жаль, нет отца, он бы тебе разложил все по полочкам.

Улица встретила Колю теплом и солнцем. Снег искрился, меняя цвет от бело-голубого до нежно-розового.

«Не хрустит, значит, выше десяти, — вспомнились приметы погоды. — На лыжах бы с горки, со свистом, как бывало в детстве!»

Его улыбку заметила встречная женщина с двумя большими сумками в руках. Оглянулась узнать, кому адресована улыбка паренька. Никому. Самому себе. Своим незамысловатым воспоминаниям.

«Вот и интернат, где жила и училась Адель. Может, здесь кто-то знает, где она и что с ней? Зайти, спросить? Неудобно. Попрошу Киру. А если что-то плохое, то как быть? Почему сразу — плохое? Может, успех небывалый! Поклонников куча, один краше другого, не чета мне, курят «Мальборо», говорят умно. В гостиницах «Люкс», то бишь отелях пятизвездочных, наверное, живет и над костюмершами издевается. Нет, она не может быть такой! Почему не может? Может, такие, кто прошел через нужду и унижения, чаще всего становятся мстительными, переполненными злом. К Адель это не относится, она всегда была всеобщей любимицей! Ее нельзя было не любить! Адель, Адель, где ты нехорошая девчонка? Почему молчишь? Что с тобой? Знаю, тебе нужна моя помощь, не молчи!»

Купил в гастрономе молока и хлеба, как просила мама, и сверх того взял четыре килограмма костей — все брали в драку. Через два часа был дома.

— Что не весел? — спросила Валентина Ивановна, заметив унылое лицо Коли.

— Нет, ничего. Все нормально, — сказал он, низко наклонясь, чтобы развязать шнурки кроссовок, а больше для того, чтобы не видела мама тоски в его глазах.

— Мне кажется, ты чем-то встревожен? — не отступала Валентина Ивановна. — Сейчас столько всего расплодилось, так и жди чего-то плохого. Недавно на соседней улице мужика убили. Шел вечером с работы, а его шантрапа сбила с ног и запинала. Трое детей остались. Двоих посадили, а трое были малолетки, их отпустили. Люди возмущались страшно, говорят, всем надо дать лет по двадцать, иначе эти подонки еще кого убьют. Одному пять дали, второму — два, а человека нет, дети сироты. Вот такие у нас законы и судьи! Проголодался, поди? — спросила, ужаснувшись от мысли, что ее ребенок голоден. — Борщ любимый твой сварила. Бовщ, как ты говорил.

— С удовольствием отведаю домашнего борща! — улыбнулся Коля.