Мальчик из контейнера

«А кто я ему, и кто он мне? — выскочил вопрос, как собака из подворотни. — Я его люблю как родного! — поспешила она с ответом. — Я все ему отдам! — И тут же сомнение: — Да, мне для него ничего не жалко, ради него готова на все жертвы, но только по велению совести, порядочности, христианской морали. И не более. Родное дитя и ты — одно целое. Даже не будучи рядом, ты чувствуешь его всем нутром. «С ним что-то неладное!» — тревожишься, казалось бы, на пустом месте. И точно, его свалил недуг! Кровное родство ничем не заменишь. Ласковые слова неродной матери приятны и радуют, но не затрагивают душевных струн так, как затронули бы простые слова похвалы или даже упреки родной. И эта разница в родстве крови непреодолима. Кровь диктует поступки. Родная мать, бросившая дитя в мусорную яму, поплакав, покаявшись, может рассчитывать на прощение чудом выжившего ребенка. Доставшая его из ямы женщина, усыновившая, воспитавшая словно родного, часто остается в одиночестве, не получив взамен даже малого внимания со стороны человека, кому была отдана вся жизнь. «Коля не такой! Он с благородной душой, и не позволит никому, а себе тем более, глумиться над идеалами нравственности». Я по долгу нравственности и любви к ребенку связала свою судьбу с его судьбой, и никакого расчета у меня не было, кроме как дать ему хорошее воспитание, оградить от ненужного влияния извне, поддержать в трудную минуту. А как он будет поступать — это дело его чести и совести. Хотелось бы видеть в нем эталон человека, да уж как получится. Пока причин для упрека не вижу. Дай то Бог и далее так жить!»

Спал Коля крепко и долго. Даже когда Валентина Ивановна уронила на кухне крышку от кастрюли, и та застучала, как сумасшедшая, он и ухом не повел.

«Какая я неуклюжая!» — упрекнула себя Валентина Ивановна, прислушиваясь, не разбудила ли Колю. Тишина в комнате сына успокоила ее.

Проснулся он в десятом часу, глянув привычно на часы, что висели на стене почти у потолка, очень удивился. Вскочил резво с дивана и заспешил в ванную. В коридоре столкнулся с Валентиной Ивановной.

— Доброе утро, мама! — остановился он посреди коридора. — Заспался. Расслабился.

— Там рано, наверное, встаете? — спросила Валентина Ивановна.

— Да, рано. В шесть.

— А ложитесь во сколько?

— В десять.

— Высыпаетесь?

— Не-а. Немного привыкли, но не совсем. Добираем, где придется.

— Кормят хорошо? Хотя, ладно, иди, умывайся, завтракать будем.

Большая тарелка с жаренной картошкой и отбивной с яйцом не удивили Колю. Он и раньше не страдал из-за отсутствия аппетита, а тут такой жор напал, что впору извиниться за него, да некогда.

— У папы тоже отменный был аппетит, — сказала Валентина Ивановна, улыбнувшись. — Любил жареную на сале картошку с кефиром.

— Нам жареной картошки не дают. В основном каши. Если картошку, то с мясом тушеную. Тоже вкусно.

— Еды хватает? Анатолий рассказывал, что долго не мог привыкнуть к распорядку, дождаться не мог обеда, ужина. Тогда их, наверное, хуже кормили, с продуктами в стране плохо было.

— Мы тоже привыкали к распорядку месяца два — есть страшно хотелось!

— Буфет какой-нибудь есть? Чтобы можно было перекусить, лимонада попить?

— В наш буфет ходим в выходные. Пьем лимонад с пряниками.

Валентина Ивановна улыбнулась: «Совсем еще дети! Лимонад, пряники, мороженое!»

— Чьи дети в основном учатся? — спросила она, предугадывая ответ.

— Разные. Из сел много, из маленьких городов. Есть дети военных, — ответил Коля. — Сын генерала в нашей роте. Летчика.

— Фамилию генерала знаешь? — была слабая надежда услышать знакомую фамилию.

— Любимов.

— Нет, не было у нас такого, — произнесла Валентина Ивановна.

— Они служили в Германии, потом приехали в Белоруссию. Теперь живут в Минске.

— Служит еще?

— Не-а. Уже не служит. Поддержал гэкачэпэ.

— И что с того, что поддержал? — не понимала Валентина Ивановна связи между службой и закулисной политикой. — Он же не переставал служить Родине? Может, за что-то другое уволили?

— Не знаю. Сын так говорил.

— Сын мог и не знать. Сын не говорил, как в Белоруссии им живется? Белорусы — хорошие люди, но и там всякие есть. Был у нас в полку один белорус — Саша Бондаронок. Хороший парень, не знаю, где он теперь, жив ли еще. Любил босиком по снегу бегать, — улыбнулась, вспомнив босоногого Сашу на снегу. — Многих это прямо в шок бросало, а ему все нипочем! Врачи запрещали, а он ноль внимания на их запреты. Командир был у нас, полковник Коваленко, он тоже запрещал ему бегать по снегу босиком. Стыдно, говорил, за тебя, что подумают люди? Скажут, жена выперла босого на мороз, а то еще хуже решат, что страна не может обуть своего защитника-летчика!

— Он украинец?

— Кто? — не поняла Валентина Ивановна.

— Ну, этот командир который.

— Коваленко?

— Он, наверное.