Мальчик из контейнера

Засиделись за столом, для такого случая накрытом в зале, а не на кухне, как обычно. С большим вниманием слушали Колю, всем было интересно: как строго проходили вступительные экзамены, большой ли конкурс, что считается главным при поступлении, хорошо ли кормят, кто преподаватели, красивый ли город Армавир, много ли в нем русских? Коля, как мог, отвечал, но вопрос, много ли в Армавире русских, поставил его в тупик. Понятно, там не живут китайцы и корейцы, да и бурят с казахами он не видел, а остальные, наверное, в большинстве русские? Хотя много черных, усатых, носатых.

— Много там похожих на армян и чеченцев, — подумав, сказал он. — Но и русских много. Правда, они отличаются от наших, больше таких, у которых носы горбатые, кожа темнее; разговаривают тоже не так, «г» у них мягкое, похожее на «х». Не знаю, кто они, — Коля пожал плечами.

— Это давние переселенцы с Украины, — убедительно высказалась Лиза. — Еще при Екатерине их переселяли, и потом, уже в начале нашего века, с Украины, Белоруссии, России переселялись на свободные земли Дальнего Востока, Сибири, Киргизии и юга России. В истории написано.

— Город хоть спокойный? — спросила Валентина Ивановна, которую беспокоил и этот вопрос. Все сообщения о терактах она переживала бурно, с возмущением. «Как их земля только терпит! — возмущалась она, прослышав о взрывах в универмагах, концертных залах, на вокзалах. — Гибнут же ни в чем не повинные люди! Дети гибнут! Если вы хотите отомстить кому-то за что-то, то и наказывайте его, а при чем тут дети!»

— Задерживают, говорят, исламистов, которые готовили диверсию, — сказал Коля, вспомнив одну из телепередач. — Показывали по телеку, как захватили такую группу, у них оружие, взрывчатка, литературы много исламистского толка, списки завербованных…

— Тебе, Коля, надо быть осторожным, — пристально рассматривая сына, попросила Валентина Ивановна. — Не будь там, где много народу. Не ходи по темным улицам ночью, не знакомься с девушками. Заманят — и концы в воду. Такое бывало и не раз в спокойных русских городах, а в других и говорить нечего, очень надо быть осторожным.

— Да мы никуда и не ходим, — поспешил успокоить Коля Валентину Ивановну. — Учебный корпус, аэродром, казарма, столовая — вот и все, где мы бываем. В увольнение если отпускают, то ходим группками, парами. В рестораны и кафе нам не разрешают.

— И правильно делают! — воскликнула Валентина Ивановна. — Нечего вам там делать. Прицепится какой-нибудь алкоголик, убить могут ни за что. Не ходи туда, даже когда разрешат! — решительно с отмашкой руки заявила она.

Далеко за полночь разошлись по своим закуткам. Можно было и еще поговорить о том, о сем, о житье-бытье, да завтра (точнее, уже сегодня) детям в школу, Лизе и Кире на работу.

«Какой хороший мальчик, — не могла уснуть Валентина Ивановна, вспоминалось все, что связано с Колей. — Совсем недавно был маленький солдатик, складывающий на табуреточке свои вещи, а под нее старался ровно поставить тапочки, и теперь, уже настоящий солдат, а также аккуратен во всем. Интересно, кто его мать, родившая его, а потом выкинувшая в мусорный бак? Неужели она без души и сердца? Если жива, спрашивает ли себя за этот поступок, казнит ли себя или радуется, что избежала тюрьмы? Есть ли у нее еще дети, кто они, где они? Так же раскиданы по мусоркам или сданы в приюты, детские дома? Что думает о своей родительнице он? Наверное, мысленно простил? Они все прощают. Почему только? Их оставляют в родильных домах, сдают в детские дома, хуже того — выкидывают в мусорные ящики, а они прощают! Бог, природа, видать, наградили человека большой душой, способной все прощать матери-убийце, матери-кукушке. Но Бог ничего просто так не делает. И если мать, бросившая своего ребенка, прощена им, то Бог вселяет в ее душу раскаяние, неотвязное ни днем ни ночью, ни в праздники, ни в будни. А это, пожалуй, страшнее самого большого упрека и непрощения. Рано или поздно, но кара, какая бы она ни была, настигнет мать-преступницу. Пройдут, может быть, долгие годы, и когда-то схватится она за голову и завопит: «Что же я наделала! Прости меня, сынок! Прости меня, Господи!» Но будет поздно. Пережитые страдания детей, многократно помножившись, передадутся матери-преступнице. И поделом!»

Окно засветилось едва заметным серо-фиолетовым светом, и на глазах этот раствор бледнел, рассеивался, и вот уже видны все вещи в спальне, а Валентина Ивановна и глаз не сомкнула.