Мальчик, который переплыл океан в кресле

Я говорю спасибо, но я не хочу кастетный бутерброд: у меня в сумке уже лежит бутерброд с рыбным паштетом. Я иду разглядывать цветы и понимаю, что сказал что-то очень глупое. Только что же именно?

Одиннадцать

В полдень мистер Бигл поднимает руку вверх, давая сигнал, что экскурсия закончена. Не успевает он и слова сказать, как все несутся к автобусу, точно стая бизонов, за которыми гонится тигр.

Все разбегаются по салону, занимая места. Я слышу, как Сэм Свисс говорит что-то о правилах безопасности, в особенностях его собственных правилах безопасности. Он не хочет, чтобы его растоптали в давке. К тому времени как я взбираюсь на подножку, остается только три свободных места: два передних, для мистера Бигла и миссис Диксон, и одно сзади, рядом с Кастетом. Когда я смотрю на него, он отворачивается. Обычно этого хватило бы для того, чтобы я умотал куда подальше, но отступать некуда, поэтому я волочусь по проходу и сажусь рядом с ним.

В окно автобуса я вижу, как Козлобородый чихает в ладонь. Несколько человек машут ему, а потом у автобуса появляются мистер Бигл и миссис Диксон. Мистер Бигл пожимает Козлобородому руку. Потом, когда он рассматривает свою скользкую ладонь, весь автобус взрывается смехом, на учителя показывают пальцем. Ну и умора.

Как только мистер Бигл с миссис Диксон садятся в автобус, Сэм Свисс выезжает за ворота садоводства и кричит, что надо бы спеть что-нибудь хором. Как насчет «Десяти зеленых бутылок»? Все затягивают песню, а я как раз набираюсь храбрости, чтобы заговорить с Кастетом. Я прошу прощения, если сказал что-то не то про его папу. Бабуля Ибица говорила, что мозг у меня не поспевает за языком, хотя вроде он и в принципе никуда не передвигается. Кастет издает нечленораздельное ворчание и шипит, что он не будет говорить о папе, поэтому я могу ничего из него не выуживать.

– Мой папа любит удить рыбу, – сообщаю я, надеясь на продолжение разговора.

Но Кастета так просто не проймешь: он отворачивается к окну и прижимается к стеклу носом. На стекле остается жирное пятнышко.

– Он доставляет рыбу во все местные рестораны, – продолжаю я. – Уверен, что ты ел его рыбу.

– Только если она упакована в коробку, заморожена и появляется из магазина на углу. У нас нет денег на рестораны. Сложно приходится… Мама зарабатывает немного, а теперь, когда папа…

– Знаешь, – предлагаю я, – ты ведь можешь сам ловить рыбу. Я уже ловил.

Как только я завожу разговор о рыбалке, меня уже не остановить. Я будто сажусь на американские горки, и слезть с них уже не получается. Я говорю о том, что для этого нужны личинки, а потом о том, как папа всегда говорит: «Ты сначала думаешь, что будешь ловить рыбу головой, а получается сердцем», и о том, что жизнь похожа на рыбалку, где ты пытаешься логически разложить все по полочкам, но иногда лучше просто послушать собственное сердце.

Кастет поворачивается и спрашивает меня, что это я такое мелю.

– Ничего, – пищу я.

Кастет фыркает и всю оставшуюся дорогу притворяется, что спит. Однако я готов поклясться: в уголке закрытого глаза у него поблескивает слезинка. Не понимаю, что я делаю не так. Ему что, мои рыбные разговоры не угодили?

Автобус тащится по улицам Эдема. Я смотрю в окно. Кастет тихо всхрапывает, когда мы проезжаем мимо зала игровых автоматов на окраине города. Лампочки автоматов мигают, усыпанные блестками диски на вывесках подрагивают и искрятся в солнечных лучах. Автобус проезжает большой супермаркет и кофейню «Зернышко». Я вижу, как солнце отражается от лысины какого-то мужика. Взглянув повнимательнее, я понимаю: солнце отражается на лысине моего папы. Я бы ее где угодно узнал; я столько раз на нее смотрел с мыслью о том, что я вырасту и, возможно, тоже заведу себе лысину. К счастью, Сэм Свисс тащится как черепаха, и я вижу все в замедленном действии, словно мы попали в боевик. Папа стоит у кофейни (он совсем не похож на героя боевика) и разговаривает с высокой женщиной с фигурой карандаша и волосами из сладкой ваты. На ней бледно-розовое платье, похожее на пироженку. Они улыбаются друг другу, и мне хочется приказать Сэму Свиссу остановиться: я хочу сойти.

Этого я не делаю. Я просто таращусь на женщину.

Я ее не узнаю.

В своем розовом платье она выпендрежнее, чем фондю.

Если бы «Эдемский сад» не взял мои три фунта за карандаш и блокнот, я бы поставил последние пятьдесят пенсов на то, что улыбающуюся леди зовут Камий.

Вот и настал конец света. Папа встречается с этой Камий за нашими спинами. Тайком пробирается в кофейню «Зернышко» и распивает пенистые мокка-шоко-тино-латте. А мы-то думаем, что он окуней развозит. Билли весь ужин не затыкается, но я почти не говорю с папой. Когда он спрашивает, все ли у меня в порядке, я отвечаю, что лучше не бывает. Я слышал, что именно это говорят взрослые, когда им становится совсем отвратительно. Бабуля Ибица всегда говорила так, когда у нее болела голова после того, как она выпивала слишком много шерри. Папа беспокоится – у меня изможденный вид.

– Экскурсия прошла хорошо? – интересуется он.