«Мальчик, который рисовал кошек» и другие истории о вещах странных и примечательных

Как воздух для птицы, как вода для рыбы, точно так же любая среда была бы проницаема для этого моего воплощения. По своему хотению я проходил бы сквозь стены своей обители, чтобы купаться в длинной золотой ванне солнечного луча, вибрировать в сердце цветка, ездить верхом на шее стрекозы.

И власть над жизнью, и власть над смертью были бы моими – и в моей власти было бы продлеваться, и в моей власти было бы приумножаться, и в моей власти было бы находиться повсюду в один и тот же миг. И я слышал бы возносимые мне молитвы одновременно в сотне домов. И я вдыхал бы аромат сотни приношений; ежевечерне, со своего места в сотне домашних алтарей, я видел бы священные огни, зажигаемые мне в лампадках из красной глины, в лампадках из желтой меди, – огни Ками, возжигаемые чистейшим огнем и питаемые чистейшим маслом.

Но в своем ясиро на холме я получал бы величайшие почести: там в нужное время я собирал бы вместе все множество своих самостей; там я сводил бы воедино свои божественные силы, чтобы ответить на мольбы.

Из сумрака своей обители призрака я ожидал бы приближения обутых в сандалии ног, и смотрел бы, как темные гибкие пальцы вплетают в мою решетку завязанные на узелок листки бумаги с записанными на них обетами, и следил бы за движением губ моих поклонников, творящих молитву:

– Харай-тамай киёмэ-тамаэ!.. Мы били в барабаны, мы разжигали костры; и все равно земля страдает от жажды и рис гибнет. Удостой нас своей божественной жалости и ниспошли нам дождь, о Даймёдзин!

– Харай-тамай киёмэ-тамаэ!.. Я смугла, очень смугла, потому что я трудилась в поле, потому что солнце сверху смотрело на меня. Снизойди своей божественной милостью сделать меня белой, очень белой, белой, как городские женщины, о Даймёдзин!

– Харай-тамай киёмэ-тамаэ!.. За Цукамото Мотокити, нашего сына, солдата двадцати девяти лет: чтобы он мог победить и скорей вернуться к нам – скорей, как можно скорей, – мы нижайше молим тебя, о Даймёдзин!

Иногда какая-нибудь девушка шепотом откроет мне свое сердце:

– Дева восемнадцати лет, меня любит двадцатилетний юноша. Он хороший; он верный; но бедность преследует нас, и путь нашей любви темен. Помоги нам твоим великим божественным милосердием! – помоги нам, чтобы мы могли быть вместе, о Даймёдзин!

После чего на решетке моего святилища она повесит толстую мягкую прядь волос – ее собственных волос, блестящих и черных как вороново крыло и перевязанных темно-малиновым бумажным шнурком. И в аромате такого приношения – в простом аромате ее крестьянской юности – я, призрак и божество, вновь обнаружил бы чувства тех лет, когда я был человеком и возлюбленным.

Матери приносили бы своих маленьких детей к моему порогу и учили бы их почитать меня, говоря: «Поклонись великому светлому божеству; окажи почтение Даймёдзину». А затем я слышал бы звонкое нежное хлопанье маленьких ладошек и вспомнил бы, что я, призрак и божество, когда-то был отцом.

Каждый день я слышал бы плеск чистой холодной воды, наливаемой мне, и звон брошенной монетки, и легкую дробь сухого риса в моем деревянном ящике, похожую на стук дождя; и я освежался бы духом воды и подкреплялся бы духом риса.

В честь меня устраивались бы праздники. Жрецы в черных шапочках и белых льняных облачениях ставили бы мне приношения фруктами, и рыбой, и морскими водорослями, и рисовыми лепешками, и рисовым вином, заслоняя свои лица листами белой бумаги, дабы не дышать на мою пищу. И их дочери мико, прелестные девы в малиновых хакама и снежно-белых облачениях, приходили бы танцевать под звон колокольчиков, взмахивая шелковыми веерами, дабы я мог радоваться цветению их юности, дабы я мог любоваться очарованием их грации. И там звучала бы та же музыка, что и много тысячелетий тому назад, – необыкновенная музыка барабанов и флейт, – и песни на языке, на котором давно уже никто не говорит; в то время как мико, избранницы богов, парили бы и замирали передо мной.

Чьи они, эти девы – девы, стоящие, подобно цветкам, пред божеством? Они девы величественного божества.

Величественная музыка, танец дев – божеству будет приятно слышать, божеству будет радостно видеть.

Перед великим светлым богом девы танцуют, девы все эти подобны цветкам, только что распустившимся…

Мне несли бы множество разных обетных даров: раскрашенные бумажные фонари с моим священным именем, начертанным на них, и полотенца различных цветов с напечатанным на них числом прожитых лет дарителя, и рисунки в память исполнения молитв об излечении от недуга, о спасении попавших в бурю мореплавателей, о прекращении пожара, о рождении сыновей.

И моим Карасиси, моим львам-стражам, воздавались бы почести. Я видел бы паломников, привязывающих соломенные сандалии на их шеи и на их лапы, с молитвой к Карасиси-сама наделить силой ноги молящих.