Мальчик. Роман в воспоминаниях, роман о любви, петербургский роман в шести каналах и реках

Когда пришла мама, неся кошёлки с едой и огромный, пахнущий морозом пакет белья из прачечной, она увидела битые стёкла и мебель в крови. Я, рыдая, лежал на диване, прижимая к груди толстый том о теории поля, и ни на какие вопросы ответить не мог (а вернее сказать, не хотел). Отчим тоже не мог отвечать на вопросы. Всклокоченный, с перевязанной кое-как носовым платком окровавленной рукой, со свисающим сзади ремнём, он ходил раздражённо в одной тапке из комнаты в комнату и саркастически кричал: «Щербинá! Ха-ха-ха! Щербинá!..» Настал его черёд играть в Фалалея.

Из всего вышесказанного, я полагаю, явствует, что о подводных лодках я имел представление самое полное.

Только всплытием подводной лодки мог окончиться несправедливый и подлый рейс «Мизерабля» в туземную мирную бухту.

Да, сказал я себе. Всплыла подводная лодка!

Замирая от ужаса и восторга, я смотрел распахнутыми глазами в зимнее солнечное окно и видел, как вскипают, бурля и гремя, воды чёрной лагуны, и под низкое небо, под налетающий шквал всплывает подводная лодка: горбатая, чёрная, вся недобро блестящая от воды, которая пенными струйками скатывается с неё. Никакого движения, ни одного человека, только холод, смертельный холод огромных хрустальных глаз округлых иллюминаторов.

«Лодка выпустила…»

– Десять торпед! – торжествуя, сказал я. – Десять! И ни сантима меньше! (Эти слова говорил в одной книжке шпион резиденту; резидент, понимал я, был президент шпионов, букву «п» ему удалили для конспирации; он был президент всех шпионов, но агент его не боялся: «Десять тысяч! – сказал он. – И ни сантима меньше!» – и резидент уступил.) И ни сантима меньше! – прокричал я, ударяя кулаком по столу, отчего чернила прыгнули и залили таблицу выигрышей, десять торпед грозным веером ударили из гранёного тела угрюмой безжалостной лодки, десять дьяволов, начинённых лиддитом!..

Да-дах!!

Па-ра-бах!!

Бу-у!! – тихим шёпотом кричал я. Десять торпед ударили в высокий бронированный борт проклятого «Мизерабля». Десять страшных взрывов слились в один. Борта раскололись. Чудовищный столб огня ударил в чёрные небеса. В дыму, высоко-высоко, летели, вертясь и разваливаясь, орудийные башни, трубы, паровые котлы, одиннадцать этажей мостика. Ещё выше зависла, – реями вниз, с трепещущим флагом, – тонкая мачта…

Потом все обломки рухнули на воду. Крейсер, разломленный напополам, погрузился в пучину. Он ушёл с характерным для тонущих крейсеров звуком. Я воспроизвёл этот звук, с силон всасывая воздух в наполненный слюной рот. Именно с этим звуком забирала последнюю воду раковина у нас на кухне.

Спокойно, с усталостью, какая бывает после трудной большой работы, с сознанием выполненного нелёгкого долга я написал, что крейсер взорвался и утонул.

Я чувствовал, что рассказ удался.

Что это не детский лепет про мчащиеся миноносцы.

Я перечёл свой рассказ: полторы странички в тетради по русскому языку в редкую косую линейку.

«17 сентября 1959 года линейный крейсер „Мизерабль“ входил в туземную бухту. Ничто не предвещало беды. „Чёрт меня подери, – сказал капитан Бен Джойс. – Не нравится мне всё это“. Тут всплыла подводная лодка! Лодка выпустила десять торпед! Крейсер взорвался и утонул».

Ну что ж…

Примерно так окончилось всё и у Попугая. Полковник поговорил с сержантом, и сержант женился. Попугай назвал повесть: «Машенька».

А я назвал свой рассказ: «Случай в туземной бухте»!!!

1981 г.

Наш старший брат Олег Стрижак

…Я помню большое яблоко, которое он мне протягивает. Я не помню его лица, но точно знаю, что это он. Это его суворовская форма – чёрная с красными погонами. Мне года два, значит, ему уже четырнадцать.

Мама рассказывала, что, когда родилась Юля, она волновалась, что десятилетний мальчишка не захочет гулять с коляской. Но он катил её по Офицерскому переулку с такой гордостью, что во дворе выстроилась очередь мальчишек, желавших покатать Алькину младшую сестру. «Ну, прямо Том Сойер, красящий забор!» – смеялась мама.

Мы с сестрой всегда знали, что у нас есть не просто брат, а именно старший брат: взрослый, надёжный, умный. И что нас друг у друга трое. Очень жаль, что многое в его жизни случилось, когда мы с сестрой были были ещё малы. Многое осталось в рассказах, но больше в недосказанностях. На это были причины. О многом и вовсе не было спрошено, ведь казалось, что ещё найдётся для этого время…

Дома мы его всегда звали Алик. Многочисленные тётушки мягко – Олежка. Друзья – Алька. Мне всегда это нравилось – было в этом имени какое-то мальчишество. Олег Стрижак – было коротко, красиво и строго. Но я буду называть его так, как привыкла, каким он и был для меня, мамы, сестры Юли, бабушки, всех наших друзей и подружек.