Мальчик с Антильских островов

— От этого пьянеют, — предупредила она, — я дам вам понемногу.

И со скрупулезной точностью она наливала каждому в ладонь по нескольку капель.

Горло обжигает, как огнем, но хочется еще.

Поэтому Тортилла, Суман и Жеснер пьют долго и в свое удовольствие. Ведь при дележке им всегда доставалась львиная доля.

На этот раз никто и не думал протестовать, ибо радость была всеобщей: мы смеялись во все горло. Хохот не умолкал.

Тортилла зажигала спички и бросала их в нас, и все с криком разбегались и хохотали как безумные.

— Ты истратишь все спички! — закричал Жеснер. — Дай мне тоже.

И, опрокинув Тортиллу на землю, он отнял у нее коробок. Тортилла погналась за ним, а мы за ней.

Образовалась свалка.

Придавленные малыши пищали, но никто не обращал на них внимания.

Тортилла каталась по земле, пытаясь ухватиться за кого-нибудь, чтобы подняться, но все со смехом убегали от нее. Она плакала от досады и кричала: «Мама! Мама!»

Жеснер тоже плохо держался на ногах, злился на тех, кто его дразнил, и лез на всех с кулаками, как настоящий пьяница. Он поднял камень, и все бросились от него врассыпную. Но он пошатнулся и упал в пыль, и все принялись танцевать вокруг него. А когда он встал, мы снова разбежались.

Так мы перебегали от хижины к хижине, безжалостно покидая тех, кто не мог сохранить равновесие и падал на землю, крича или хохоча неудержимо.

А коробок спичек переходил из рук в руки после яростной борьбы, так что мы теперь играли вроде как в прятки, стараясь догадаться, у кого он. А некоторые потеряли к спичкам интерес и забавлялись сами по себе.

Наступил вечер, а мы даже не вспомнили о предстоящем возвращении наших родителей. Нас не заботило состояние нашей одежды, изорванной в клочья, мы продолжали веселиться, несмотря ни на что!

Вдруг я оказался в одиночестве. Мы так рассеялись по всей улице, что я даже не мог определить по звукам, где находятся мои товарищи.

В одном месте шум был громче, и я устремился туда.

— Огонь! Огонь! — закричал Поль, увидев меня. — Мы подожгли сад мосье Сен-Луи! Ограда сгорит, и мы увидим, что внутри!

Огромное облако дыма поднималось над изгородью. Все прыгали и орали, и меня тоже охватила неудержимая радость — я принялся кричать и танцевать.

Когда сквозь дым прорезался первый язык пламени, нас охватило настоящее безумие, и, если бы не жара, мы бы бросились в огонь.

НАКАЗАНИЕ

Никогда еще не было на нашей улице такого переполоха, как в тот вечер и на другой день. Ужас взрослых и проклятия, которыми они нас осыпали, произвели на меня куда большее впечатление, чем удары палкой и пощечины мамы Тины.

Люди качали головами и не переставали повторять: «Слава богу, что все еще так обошлось!»

Взрослые с бидонами воды подоспели в тот момент, когда пламя начало лизать крышу хижины Сен-Луи. Погасив огонь, они набросились на нас и поволокли домой, награждая проклятиями и пинками.

Весь вечер мама Тина била меня, ругалась и плакала. Она не готовила ужина и чуть ли не всю ночь стонала и жаловалась.

— Слава богу, — приговаривала она, — что Орас увидел дым над поселком.

Это Орас поднял на ноги рабочих.

— Мало того что мы весь день гнем спину в тростниках беке, теперь еще маленькие негодяи накликали на нас беду. Что я скажу беке, если он потребует меня к себе?

Потом мама Тина стала распространяться о моей маме Делии, которая живет в Фор-де-Франсе, вдали от всяких невзгод, «за стульями беке», у которых она служит, и даже не представляет себе, что́ я натворил.

— Да, бедняков вечно подстерегают несчастья!

Я не плакал. Оглушенный побоями и упреками, я впал в какое-то оцепенение. Я не был способен пошевелить ни ногой, ни рукой. Мама Тина уложила меня в свою постель.

Утром, прежде чем уйти на работу, она сварила мне горшок подсахаренной настойки и большую миску отвара из толомана. Весь день я лежал. То дремал, то пытался разогнать скуку, пробуя настойку или отвар. Я думал о Жеснере, о Тортилле, о Сумане и ловил малейший шум, стараясь угадать, что они делают.

Иногда мне казалось, что я уже не на Негритянской улице, а в какой-то чужой стране, где происходило действие сказок мосье Медуза. Или меня охватывал страх, что после всего происшедшего наша улица станет совсем другой.

По вечерам мама Тина давала мне пюре из овощей, поила меня горячим настоем. Потом она наливала в блюдечко рома, сыпала соли, крошила туда свечку, поджигала эту смесь спичкой. Подождав, пока разгорится голубоватое пламя, она дула на него и принималась растирать меня горячей мазью.

Несколько дней я оставался в комнате и не виделся с товарищами. Когда я в первый раз вышел на улицу, я испытал одновременно чувство облегчения и разочарования.

Конечно, я был счастлив, что наши «владения» остались в прежнем виде, но после всех моих мучений я бы не удивился, увидев опустошенную, преобразившуюся округу.

Но я ощутил пустоту. Куда девались мои товарищи? Жеснер, Суман? Может быть, они заболели, как я, и не выходят из дома? Я был удивлен и заинтересован.

В тот же вечер мама Тина мне сказала: