Мальчик с Антильских островов

— Уже ночь, хватит петь!

Мама Тина снова стала поговаривать о том, чтобы написать моей матери.

Приближалось начало ученья, и мне был нужен новый костюм. Каждое воскресенье, возвращаясь из Сент-Эспри, мама Тина вела длинные разговоры о достоинствах разных материалов, к которым она приценивалась, имея в виду мой костюм. Мысль о новом костюме могла бы скрасить мне длинные дни в полях, если бы не настал период дождей. Неужели я стал чувствительнее к потокам воды, к шуму грозы? Или погода была особенно плохая в этом году? Но факт остается фактом — я уже не мог с прежним терпением мокнуть целый день под дождем.

Я испытывал к маме Тине ту же жалость, то же сочувствие, что и она ко мне. Я не хотел, чтобы она мокла. Но она только ожесточеннее размахивала мотыгой.

Мои чувства так обострились, что я начал рассматривать сахарные поля как напасть. Они погубили мосье Медуза. Бог знает каким образом, но вдруг да примутся теперь за мою бабушку? Я беспокоился о ней, особенно в грозу.

Когда солнце садилось, а мама Тина продолжала ожесточенно сражаться с кустами сорняков, я приходил в отчаяние.

Я начал понимать, что мосье Медуз умер от переутомления, что побеги тростника и заросли сорняков, дожди, грозы, солнечные лучи доконали его. Теперь они ополчились на маму Тину — солнце, гроза, сорняки, побеги, листья тростника.

По-видимому, начало ученья приближалось, ибо мама Тина снова обещала написать моей матери и каждый день выдвигала доводы «за» и «против» моего возвращения в школу.

Мама Тина всегда так вела себя, когда строила какие-нибудь планы: она сначала заговаривала о них сама с собой, исподволь и издалека. Потом начинала твердить о них со страстью и, наконец, энергично принималась за их осуществление.

Таким образом, в один прекрасный день мама Тина спустилась в Петибург к мазель Шарлотте, чтобы попросить ее написать моей матери. Я обрадовался, предчувствуя скорое возвращение в школу и конец тоскливым дням на плантации. Но в этот день мама Тина вернулась из городка крайне взволнованная.

— Когда ты ходил в школу, где ты обедал в полдень, Жозе? — спросила она меня напрямик.

Редко говорила она таким ровным тоном, сердясь на меня. Голос ее был настолько серьезный и встревоженный, что я не мог понять, к чему мне готовиться — к порке или к какому-нибудь печальному известию.

Я еще не ответил на ее вопрос. Мне трудно было на него ответить.

Почему она не спросила меня, разбил ли я кувшин? Или: зачем я это сделал? Или: почему я сбежал от мадам Леонс? Ведь об этом шла речь.

Если только эта мадам Леонс не наговорила ей про меня бог знает чего…

— Ну, — повторила мама Тира, — где ты обедал, когда ходил в школу?

— Нигде, мама.

— Как — нигде?

— Так, мама.

— А что ты ел тогда?

— Ничего, мама.

— А почему ты мне не сказал, что больше не ходишь к мадам Леонс?

Я не ответил больше ни на один вопрос. Да мама Тина и не настаивала. Она не говорила со мной о разбитом кувшине. Но я никогда не видел ее такой расстроенной, такой подавленной.

Она принялась причитать как помешанная:

— Бедное дитя! Оставаться совсем без еды… Глист мог укусить его за сердце. Он мог умереть с голода! Какой стыд! Что бы сказала Делия? Как бы я оправдалась? Никто бы не поверил, что я ничего не знала, что я не виновата. Меня могли бы отдать под суд как бабушку, которая отправляет внука в школу без еды. Господи, слышишь ли ты меня, неужели я пожалела хоть горсть муки этому ребенку?..

Я ничего не понимал. Она даже ни разу не ударила меня — это было поразительно. Ее снисходительность казалась мне неестественной. Ведь мадам Леонс пожаловалась ей, что я разбил кувшин! Разве я не провинился, убежав от мадам Леонс?

Нет, я ничего не понимал.

На другой день мама Тина разговаривала со мной таким грустным, нежным голосом, что у меня сжималось горло.

ФЮЗИЛЕВ ДВОР

В эту неделю мама Тина ходила в городок почти каждый день, что меня ничуть не огорчало, потому что она приносила мне то конфету, то кусочек хлеба, которые я приберегал на сладкое после овощей и соуса.

Однажды она стала снимать все с полок, как во время уборки. Но вместо того чтобы вымыть чашки, стаканы и тарелки и поставить их обратно, она завертывала их и складывала в бамбуковую корзину. Так она собрала все вещи в хижине.

Визит нашей соседки мазель Валерины пролил свет на ее поведение.

— Значит, ты нас покидаешь? — спросила та.

— О да, — ответила мама Тина. — Мазель Шарлотта не любит детей: она не согласится, чтобы Жозе обедал у нее в полдень. Мадам Леонс могла бы оказать мне эту услугу, но… Другого выхода у меня нет: школа открывается на будущей неделе.

— Когда ты переезжаешь? Я хотела бы тебе помочь.

Мама Тина уезжает с Негритянской улицы! Она будет жить в Петибурге!

Я вернусь в школу, а в полдень буду обедать дома у мамы Тины. Я стану городским жителем.

Так и случилось несколько дней спустя.

Все произошло, на мой взгляд, с легкостью, которая лишний раз убедила меня в том, что родители иногда обладают непонятным для детей могуществом.