Мальчик в полосатой пижаме

– Что с тобой? – встревожился Бруно. – У тебя такой вид, словно тебя тошнит.

– Давай не будем о нем говорить, – попросил Шмуэль.

– О ком? – не понял Бруно.

– О лейтенанте Котлере. Я его боюсь.

– Я тоже его немного боюсь, – признался Бруно. – Он любит задираться. И от него жутко воняет. Одеколоном, которым он поливается.

И вдруг Шмуэль задрожал. Бруно огляделся, словно холод скорее можно увидеть, чем ощутить.

– Что случилось? – удивился он. – Ведь на улице тепло. Но тебе надо было надеть свитер. По вечерам становится прохладнее, – назидательно добавил он.

* * *

Вечером того же дня Бруно, к своему огорчению, узнал, что лейтенант Котлер ужинает с ними. Других гостей не было. Павел – как всегда, в белой куртке – прислуживал за столом.

Бруно наблюдал, как Павел огибает стол, и обнаружил, что у него портится настроение, стоит ему взглянуть на слугу. Интересно, когда Павел был врачом, он тоже ходил в белой куртке или надевал белый халат? – размышлял Бруно. Поставив тарелки и разложив приборы перед каждым едоком, Павел отступил к стене и, пока все ели и разговаривали, стоял там совершенно неподвижно, а на лице его отсутствовало всякое выражение – старик будто спал с открытыми глазами.

При необходимости что-нибудь подать или принести Павел оживал и срывался с места, но всякий раз, когда Бруно бросал взгляд на слугу, мальчика охватывало какое-то тяжелое и мрачное предчувствие. Казалось, с каждым днем Павел становится все меньше и меньше, а щеки его, и прежде серые, поблекли еще сильнее, если такое вообще возможно. Веки Павла подозрительно набухли, и Бруно подумал, что если он неудачно моргнет, то слезы потоком польются из его глаз.

Когда старик внес в комнату стопку тарелок, Бруно не мог не заметить, что руки у него подрагивают под их тяжестью. А когда Павел опять занял свою привычную позицию у стены, Бруно почудилось, что слуга пошатнулся и упал бы, не обопрись он рукой о стену. Маме пришлось дважды просить добавки супа, с первого раза Павел не услышал. А потом, разлив вино по бокалам и опустошив бутылку, он не успел вовремя откупорить другую, чтобы наполнить папин бокал.

– Герр Лицт не разрешает нам читать стихи и пьесы, – жаловался Бруно за горячим блюдом. Поскольку у них за ужином был гость, все были одеты не по-домашнему: папа сидел в форме, мама в зеленом платье, подчеркивавшем цвет ее глаз, Гретель с Бруно нарядились в одежду, в которой они ходили в церковь в Берлине. – Я спросил, можно ли читать стихи хотя бы раз в неделю. А он сказал, что не позволит такого, пока он руководит нашим обучением.

– Уверен, он действует исходя из самых благих побуждений, – заметил отец, налегая на баранью ногу.

– Он хочет, чтобы мы учили только историю и географию, – продолжал Бруно. – И я уже начинаю ненавидеть историю с географией.

– Бруно, нельзя так говорить, – вставила мама.

– Почему ты ненавидишь историю? – Отец на секунду отложил вилку и посмотрел через стол на сына.

Тот пожал плечами, что ему тоже запрещалось делать, когда беседует со взрослыми.

– Потому что скучно.

– Скучно? Мой сын считает изучение истории скучным занятием? А теперь послушай меня, Бруно. – Отец подался вперед, тыча ножом в сына. – Здесь, за этим столом, мы оказались исключительно по милости истории. Если бы не история, сидели бы мы сейчас в тишине и покое за нашим столом в нашем берлинском доме. Здесь же мы для того, чтобы исправлять исторические ошибки.

– Все равно скучно, – повторил Бруно, особо не прислушиваясь к словам отца.

– Вам придется простить моего брата, лейтенант Котлер, – проворковала Гретель, касаясь руки гостя. Этот жест заставил маму пристально воззриться на дочку. – Он очень невежественный маленький мальчик.

– Я не невежественный, – рявкнул Бруно. И как Гретель не надоест его оскорблять! – Вам придется простить мою сестру, лейтенант Котлер, – вежливым тоном добавил он, – но она – безнадежный случай, и мы не в силах ничего изменить. Врачи говорят, что ей уже нельзя помочь.

– Заткнись! – залившись краской, выкрикнула Гретель.

– Сама заткнись, – расплылся в улыбке Бруно.

– Дети, прошу вас, – вмешалась мама.

Отец постучал ножом по столу, и все умолкли. Бруно украдкой глянул на него: сердитым папа не выглядел, но было ясно, что препирательств за столом он больше не потерпит.

– В школе мне очень нравилась история, – заговорил лейтенант Котлер. – И хотя мой отец был профессором литературы в университете, я предпочитал искусству общественные науки.

– Вот как? А я и не знала. – Мама с интересом взглянула на Котлера. – Ваш отец все еще преподает?

– Наверное… По совести говоря, я точно не знаю.

Мама вскинула брови:

– Курт, как вы можете не знать? Не поддерживаете с ним отношений?

Молодой лейтенант тщательно пережевывал баранину, и этот процесс предоставил ему возможность подумать над ответом. На Бруно он метнул сердитый взгляд, в котором читалось: зря ты, парень, завел этот разговор.

– Курт, – настаивала мама, – вы не поддерживаете отношений с отцом?