Мальчишка-командир

И Аркадий неожиданно понял, что хочет тишины наедине с этими глазами, что ему нужно выговориться — не перед мамой, которая бледнела, лишь только он начинал рассказывать, как было на войне, и не перед комсомольской организацией, которая все-таки ждала от него рассказов о героизме, а перед Зоей. Ему теперь думалось, что только Зоя поймет его, как никто. И он сумеет объяснить ей, что такое быть командиром, когда тебе пятнадцать, и внезапно увидеть на земле умирающего друга. И как трудно крикнуть: «К бою!», зная, что не все вернутся.

Аркадий начал искать возможности побыть с Зоей наедине. Но ничего не выходило. Там, где они встречались — в клубе или у кого-то дома, — всегда было шумно и тесно.

Однажды он предложил:

— Давай уйдем пораньше.

Она ответила:

— Неудобно.

Началась игра в фанты. Зое выпало ответить: «Кого ты больше всех любишь?» Воцарилась тишина. Зойка славилась тем, что в любых обстоятельствах говорила только правду. В ожидании ответа Аркадий так сжал кулаки, что ногти впились ему в ладонь. Зоя, по обыкновению, побледнела, подняла лицо и, не выпуская бумажки с вопросом из рук, спокойно ответила:

— Больше всех я люблю маму... и свою комсомольскую организацию.

А он без нее уже не мог. Он жил от одной встречи до другой. Расставаясь поздно вечером, спрашивал: где увидит ее утром? И считал сначала часы, а потом уже и минуты до того момента, когда встретит ее опять.

Если она опаздывала, он сердился и придумывал колкости, которые скажет, но стоило ему заметить в конце улицы тонкую фигуру в пальто с воротником из белого пушистого меха, стоило ей подойти к нему и протянуть маленькую теплую ладошку, вынутую из пуховой варежки, или просто посмотреть ему в лицо милыми, простодушными, беззащитными глазами, как раздражение против нее улетучивалось.

И пока она шла рядом с ним или пока находилась в одной с ним комнате, смеясь чему-нибудь или поворачиваясь к нему, чтобы убедиться, что ему так же весело, как и ей, или когда, оживляясь в разговоре или споре, нечаянно доверчиво касалась его рукой, он был счастлив.

Если он чувствовал прикосновение ее ладони, время для него останавливалось. Сердце тоже. И он был готов сколь угодно долго не дышать и не двигаться, не произносить ни единого слова, лишь бы не спугнуть ее руку, детское тепло которой мгновенным жаром разливалось по его телу.

Но все не вечно в этом мире. Ничего не заметив или не придавая этому значения, Зоя передвигала или вовсе убирала свою ладошку. Замершее сердце Аркадия, огорченно сжавшись, начинало лихорадочно биться. А Зоя, решительно поднявшись со стула, уже направлялась в переднюю надевать пальто.

— Я тебя провожу, — говорил, просил, почти умолял негромким голосом Аркадий.

— Неудобно, — тихим заговорщицким тоном всякий раз отвечала она. И уверенно, как старшая младшему: — Мы ведь завтра увидимся.

Едва лишь за ней закрывалась дверь, он хватал шинель и выбегал, прихрамывая, следом. Ему мерещилось, что Зою на улице, на холоде кто-то нетерпеливо ждет и поэтому она не разрешает провожать. Пользуясь немалым опытом, обретенным в армейской разведке, он двигался украдкой по другой стороне проулка, не упуская Зою из вида и пытаясь оставаться незамеченным.

Зоя легко и стремительно шла по вечерней улице, бедно освещенной бликами из окон, и не было с нею рядом даже тени. Аркадий успокаивался и бежал домой. Внутри него, как припев полюбившейся песни, звучало: «Мы ведь завтра увидимся... Мы ведь завтра... Мы ведь...»

Близился отъезд. Аркадий все реже бывал дома, стараясь не замечать обиженных взглядов мамы, тетушки и сестричек. А он не мог ничего с собой поделать: он должен был понять, как к нему относится Зоя.

8 марта 1920 года в Арзамасе впервые отмечали Международный женский день. На базарной площади был митинг, там выступала и Наталья Аркадьевна. Потом здесь же водили хороводы и плясали под гармонь.

Плясать Аркадию не позволила боль в ноге, которая усиливалась к вечеру, но он уже старался, пусть прихрамывая, ходить без палки и, держа Зою за руку, вместе со всеми делал во время праздника «воротики», а потом, не выпуская Зоиной руки, низко наклонив голову, проходил через эти «воротики», сооруженные другими.

Он ждал, когда закончатся игры, чтобы пригласить Зою к себе домой. Так ему велела проницательная мама. «Пригласи, — сказала она, — Зою к нам обедать или на чашку чая».

Наконец смолкли все гармошки, публика стала расходиться. Аркадий собрался было сказать, что мама ждет их к обеду, но появился Шурка. Приглашение теряло всякий смысл. Аркадий подавленно произнес:

— Пойдемте в перелесок.

Светило весеннее солнце. В перелеске возле кладбища белел незатоптанный снег и высились, сияя чистотой на ярком свету, мощные, высокие березы. Аркадий любил эти места, особенно летом, но сейчас его не радовал даже перелесок. Аркадий досадовал на некстати появившегося Шурку и с грустью думал, что через 56 часов он уедет: отпуск его кончился.