Мальчишка-командир

Вскоре зашипел самовар. В кухне запахло чем-то вкусным. И легкая дрема охватила Аркадия. Ему опять показалось, что ничего такого не было — ни фронта, ни широких степей, ни боев, ни гибели товарищей.

Дрема, которая клонила в сон, оказалась не только усталостью, но и подхваченным в поезде тифом. Через день Голиков метался по тесной, сразу ставшей неудобной постели. Больше всего досаждала температура. Мокрые полотенца, которые ему клала на лоб тетя Даша, быстро высыхали. И Аркадий опять начинал метаться и бредить.

ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ

Пока болел, одолевали кошмарные сны. Они были страшней, чем в детстве, и в то же время связаны с детством. То он видел себя совсем маленьким, лет трех, и его ловила орава бородатых мужиков с обрезами, и всякий раз, как они его настигали, он выскальзывал из их рук.

Или он видел себя возвращающимся из реального — с набитым книгами ранцем. Внезапно возле дома останавливалась пролетка, с нее соскакивал мельник из бандитского гнезда, хватал Аркадия и вталкивал в темный подпол. Лязгал тяжелый запор. Аркадий плюхался на груду влажного тряпья, которое оказывалось намокшим в крови солдатским обмундированием. И Голиков чувствовал, что липкие подолы гимнастерок, тяжелые рукава с медными пуговицами приклеиваются к его лбу, щеке, рукам. И он кричал. Кто-то проводил влажным холодным полотенцем по лбу и бритой его голове. Аркадий на время выныривал из тьмы, успокаивался, вспоминал, где он, и думал: «Как глупо... после всего... умереть... дома».

Он опять стонал. И мамины руки — он ощущал их тепло даже с закрытыми глазами — подносили к губам какое-то кислое питье.

Однажды Аркадию приснилось, что в кухню тайком проник мужик-отравитель, тот самый, подосланный Битюгом, отец похищенной Оксаночки. Хитро подмигнув, он повернулся спиной и стал что-то высыпать из бумажного кулька в большую кастрюлю, в которой тетя Даша варила суп на два дня. Аркадий рванулся, но не сдвинулся с места, потому что был привязан, как на операционном столе. Хотел крикнуть, но пропал голос. А тетя Даша — он это слышал — уже доставала тарелки, готовясь разливать обед.

«Они сейчас все отравятся, — подумал он, — отравятся из-за меня». И от бессилия перед неминуемой бедой он покрылся холодным потом. И услышал, как мужик-отравитель проговорил: «Слава богу, кризис миновал».

...Когда Аркадию позволили ходить, он в первый же вечер пришел, хромая, в комсомольский клуб. Вместо костылей у него была только палка. Передвигаться с палкой было трудней, но зато он не чувствовал себя увечным.

Из клуба первыми навстречу ему выбежали двое: белобрысый, плечистый гигант Шурка Плеско и черненький, узкокостный, всегда немного франтоватый Коля Кондратьев. Шурка схватил Аркадия в охапку и закружил на месте. Так Аркадия в детстве кружил отец, но от того, что Шурка сейчас кружил его, как маленького, на глазах девушек и парней, Аркадий почувствовал себя достаточно нелепо. И он сердито выдавил:

— Шурка, пусти!

Плеско послушно поставил его на землю. Аркадий смущенно пожал руку Кондратьеву и другим комсомольцам, взял свою палку, виновато протянутую ему Шуркой, и, глядя себе под ноги, начал подыматься по ступеням широкого крыльца.

Аркадия пригласили в просторную комнату, где топилась печка и в деревянной стойке выстроились разнокалиберные винтовки, а на стене висел телефон в деревянном лакированном корпусе. Все расселись. Аркадий оказался в качестве почетного гостя как бы в президиуме, то есть лицом ко всем, но отдельно. Что делать, о чем сейчас говорить, он не представлял. Но программа есть программа. С места поднялась беленькая тихая Зоя Средина[5]. Негромким голосом, но уверенно и четко она произнесла:

— От имени уездной комсомольской организации я поздравляю вас, Аркадий, с приездом в отпуск. Мы очень гордимся Петей Цыбышевым и вами, потому что вы оба наши комсомольцы и оба стали командирами...

С Зоей Аркадий был знаком и раньше, до ухода в армию. Почти каждое утро они встречались по дороге в школу: он бежал в реальное, она — в женскую гимназию. Зоя с тех пор изменилась мало. Только фигура ее стала немного плотней, а лицо сделалось задумчивей и нежнее.

Тут Аркадий встретился с Зоей глазами. Оба покраснели. Зоя сбилась. Наблюдательный Коля Кондратьев захлопал первым, как будто бы приветственная речь и должна была кончиться на полуслове. А находчивая Ида Сегаль, чтобы не получилось паузы, спросила:

— А на «женский вопрос» вы, Аркадий, как смотрите? Все ли вам понятно в книге Бебеля «Женщина и социализм»?

В комнате притихли, ожидая ответа, словно им должно было открыться что-то необыкновенное. Аркадий смутился.

— На «женский вопрос» я еще никак не смотрю, — честно ответил он, снова краснея. — Про эту книгу слышал, даже в руках ее держал, но не читал.

— Тогда расскажите, Аркадий, что-нибудь про фронт, — негромко попросила Зоя. — Например, идет ваш отряд — вдруг...