Мальчишка-командир

Заклеив конверт, загрустил еще больше. В душе оставалась невысказанность. И он написал сестре.

«Как-то поживает моя Талочка? Отчего это она не напишет мне хотя бы несколько строчек?.. Я нахожусь сейчас на Кубани, на внутренних фронтах против белых... Хорошо здесь: и реки, и заросли, и ручейки — а чего-то не хватает: не хватает сознания, что обо мне кто-либо когда вспомнит и напишет теплое и хорошее письмо...

Я сильно втянулся в обстановку фронта и еще долго-долго не увижу никого. Скучать здесь некогда, но, занятые разрушением во имя строительства, мы иногда между делом находим минутку поделиться с товарищами о себе, о «своих» или известиями, пришедшими из дома, и только двое-трое есть таких, вроде меня, до которых никому нет дела.

Пока прощай... Тебя крепко целую, только пиши про всех. Голиков»*.

...Соединение участвовало в боях, четвертая рота — тоже, а бывший ротный оставался в обозе. Порою Аркадию казалось: о нем забыли и он останется в обозе навсегда, то есть до полной победы мировой революции. Он поделился этими мыслями с Василием Мефодиевичем, спросив совета, не подать ли рапорт.

— Начальство все помнит, — ответил старый солдат (он воевал еще в русско-японскую). — Отдыхай.

Но Аркадий, напротив, старался уставать. Он изматывал себя физической работой, помогая уже кузнецам, коновалам и плотникам. Однако, что бы ни делали руки, голова думала о своем. Когда же становилось совсем невмоготу, Аркадий вынимал из мешка синенький, изрядно истрепавшийся томик Гоголя, взятый из дому. И хотя помнил в этой книге все от первой до последней строки, принимался читать.

Открывал он чаще всего «Тараса Бульбу». Сцены мужества Остапа и самого Тараса наполняли Аркадия стойкостью и силой. В который раз дочитав повесть, стерев ладонью слезу, он ощущал, что готов сражаться за свою жизнь и свое достоинство.

Как-то днем, раздетый до пояса, перемазанный сажей, Голиков топил сразу две походные кухни. Дрова попались полусырые. Время близилось к обеду, а котлы не собирались кипеть. В эту неподходящую минуту возле кухонь осадил резвого коня незнакомый боец в фуражке со спущенным на подбородок ремешком, с австрийским карабином за спиной.

— Мне нужен... Голиков, — прочитал гонец на бумажке. — Где он тут будет?

Когда Аркадий услышал свою фамилию, внутри что-то оборвалось. Он с трудом распрямился и глянул на гонца, желая понять, с какими вестями тот к нему послан, но по загорелому лицу парня ничего нельзя было угадать.

— Это я Голиков.

— Ты? — усомнился посыльный. — Тебя вызывает командир бригады.

— Зачем? — не выдержал Аркадий.

— Там узнаешь.

— Мы поедем вместе?

— Вместе. И поскорей.

— Я буду готов через двадцать минут.

Посыльный недовольно поморщился, но ему предложили пообедать, и он перестал торопиться. А пока что все, кто был рядом — повара, оружейники, возчики, кузнецы, — кинулись снаряжать Аркадия. Один вынул из мешка припрятанный кусок мыла, другой — чистое полотенце, третий — новую гимнастерку, четвертый — лакированный офицерский ремень, пятый побежал за водой к колодцу.

Аркадий не успел ничего сказать, как его побрили, потом окатили из двух ведер ледяной водой, обтерли, натянули на него гимнастерку и чьи-то галифе, усадили на телегу, обули в начищенные сапоги, звякнув пряжкой, застегнули пояс и причесали мокрые после мытья волосы. Полковой парикмахер, прищуря глаз, надел ему чуть набок кубанку. И затем все придирчиво поглядели на дело своих рук.

— Кажись, ничего, — порешили обозники. — Можно отправлять.

— Спасибо, братцы, — растроганно сказал Голиков. — Простите, если что было не так и если не сумею это все возвратить.

— Золотой ты парень. Бог тебе должен помочь... — заговорили обозники.

— Мы ждем тебя, Аркаша, — оборвал их всех добрейший Василий Мефодиевич и обнял его.

Голикову подвели оседланного коня, возившего походную кухню. Аркадий легко вскочил, едва приметно повел, прощаясь, рукой, тронул поводья и стал догонять посыльного, который уже нервничал.

По дороге Голиков строил разные предположения, что означает вызов, и посматривал искоса на парня: сопровождает или конвоирует? Но по лицу его и теперь ничего нельзя было прочесть. Обозники и повара подкатывались к парню за обедом, однако и после двух мисок картофельного супа с мясом он не стал словоохотливее. Скорее всего, просто ничего не знал.

Штаб бригады располагался в том же здании, что и три недели назад. Гонец передал Аркадия дежурному по штабу, кивнул и ускакал. Дежурный, человек лет тридцати пяти, с отличной выправкой, перетянутый множеством ремней, провел Аркадия в кабинет комбрига, козырнул и исчез.

Комбриг принял Голикова стоя возле того же приоткрытого окна, словно между первым и вторым вызовом миновало не более получаса. Только теперь Аркадий заметил, что комбриг тяжело дышит и не меняет позы потому, что в лицо ему дует струя теплого свежего воздуха. «Наверное, астма», — пришло на ум Голикову.

Он щелкнул каблуками, поднес руку к шапке, готовясь рапортовать. Комбриг поморщился, сделав знак, что это не нужно, и негромко произнес:

— Садитесь.