Мальчишка-командир

Эта уверенность в себе не понравилась комбригу. У него сложилось собственное мнение о случившемся и виновнике, то есть о бывшем ротном. И то, что Голиков, представляясь, назвал себя командиром, а не бывшим командиром четвертой роты, то, что он не проявлял ни малейших признаков раскаяния, оборачивалось сейчас против него.

— Садитесь. — Комбриг показал на стул возле письменного стола и сел сам. — Вы бы могли коротко объяснить, за что вас отстранили от командования ротой?

— Нет.

— Игра в обиженную овечку вам ничего хорошего не принесет.

— Я ответил на ваш вопрос.

— Молодцов в своем рапорте доложил, что вы затеяли недостойный скандал в присутствии всего полка, который двигался в походной колонне. Когда же он попытался урезонить вас, вы позволили себе оскорбительные выражения и даже угрожали оружием. Мы на фронте. Молодцов требует передать ваше дело в трибунал. Что вы мне ответите?

— Молодцов... одним словом... это неправда.

— Голиков, вы снова, уже в моем присутствии, позволяете себе оскорбительное высказывание в адрес своего командира.

— Товарищ комбриг, я готов повторить: комполка Молодцов доложил вам неправду.

— А вы разве не угрожали Молодцову в присутствии всего полка, что он пойдет под суд? И не выхватили при этом пистолет, который у вас отобрали силой?..

— Я даже не прикоснулся к маузеру, товарищ комбриг. Маузер при аресте я передал в застегнутой кобуре. А шашку в ножнах. Что касается того, что я будто бы угрожал, — я только предупредил Молодцова, что он пойдет под суд, если застрелит меня, потому что Молодцов стал целиться из нагана мне в лоб.

— В рапорте Молодцова этого нет.

— Мои слова могут подтвердить комиссар полка Зубков и комиссар моей роты Вальяжный.

— Вальяжный, который назначен на ваше место, выполняет вместе с ротой важное задание, а Зубков срочно отбыл... У него открылась рана.

— Товарищ комбриг, вам не кажется странным, что оба комиссара, главные свидетели по моему делу, оказались за короткий срок далеко от штаба бригады?.. Но ведь есть и другие свидетели...

— Хватит! — прервал его комбриг. — Вы действительно слишком заносчивы. Пока дело не получило дальнейшей огласки, предлагаю вам принести извинения Молодцову. А я позабочусь, чтобы он их принял.

— Извиняться я не стану.

— Трибунал будет с вами разговаривать иначе.

— Если я пойду с повинной к Молодцову, я не смогу взглянуть в глаза своим бойцам.

— Воля ваша. Вы свободны.

Голиков шел, не чувствуя земли под ногами. На разговор с комбригом, человеком, по общему мнению, смелым, умным и справедливым, он возлагал свои главные надежды. Но разговора не получилось. Или у комбрига не хватило времени, чтобы вникнуть, либо он слишком верил Молодцову.

Еще не поздно было вернуться и сказать: «Товарищ комбриг, я согласен». Но Голиков вспомнил ухмылку ординарца, когда тот неторопливо вешал на плечо карабин, вспомнил пустые, жестокие, ненавидящие глаза Молодцова. Увидел себя перед командиром полка уже с повинной головой и представил, что скажет ему Молодцов, одержав над ним победу и сознавая свою полную безнаказанность — отныне и впредь.

«Нет, лучше трибунал, — решил Голиков. — Я попрошу вызвать свидетелей... Если, конечно, у трибунала будет на это время, — охладил он свой пыл. — И если свидетелей не ушлют еще дальше».

Потянулись тягостные дни. Чтобы не сойти с ума от неостановимого потока мыслей и мрачных картин, которые возникали в его воображении, Аркадий вызвался помогать поварам. Он колол дрова, носил по сорок-пятьдесят ведер воды в день, таскал мешки с крупой и мукой, чистил картошку, водил на речку коней — поил, мыл и тер их скребком.

Он еще никогда не чувствовал себя таким одиноким. После гибели Яшки Оксюза обзавестись друзьями здесь, в армии, он просто не успевал: каждые полтора-два месяца новое назначение. Хороший человек Вальяжный, но вот их тоже разлучили.

Вечером в доме, где он жил с обозниками, Аркадий сел к столу, придвинул к себе коптилку, вынул из сумки, которую не отобрал Молодцов, бумагу и карандаш. Ему захотелось написать все подробно Шурке.

Думая о Шурке Плеско, он невольно вспоминал Зою. И ее слова: «Я бы хотела это услышать от Шуры». Но Шурка тут ни капли не был виноват. И хотя счастье, как думал Аркадий, улыбнулось Шурке, друг не стал от этого хуже. Или менее близок. И Аркадий написал Шурке, что находится под арестом, что у него была возможность избежать следствия ценою унижения, но он не согласился, и теперь его судьбу решит трибунал.

Когда Голиков сложил листки, то почувствовал, что на душе стало легче, будто поговорил с Шуркой, а через несколько минут понял, что отсылать письмо нельзя. Шурка не сумеет сохранить его в тайне. Узнает мама. В доме начнется переполох. Аркадий разорвал письмо и написал другое, в привычно четкой и бодрой манере:

«Я живу по-волчьи. Командую ротой, деремся с бандитами вовсю...»* Хотел добавить, что и бандиты встречаются разные... Но философский поворот показался бы в Арзамасе странным. И Голиков только добавил, что вспоминает их всех, шлет привет. В том числе Зойке.