Мальчишник

Ухватившись обеими руками за опоясывающий палубу металлический леер, Главный окидывал из-под шляпы победительным взором уплывающий вспять покоренный им берег: убогие закосившиеся на вечной мерзлоте избы и бараки, лабазы и пакгаузы на сваях, под один уровень окрашенные в зеленое тиной большой воды, только что выбиравшихся из палаток нерасторопных засонь-москвичей и прятавших руки — рукав в рукав — растерянных и жалких мальчишек и девчонок, обутых кто в перетянутые проволокой ботинки, кто в разбитые кеды, а кто и вовсе чуть не в домашние тапочки — в легкие вельветовые туфельки.

Заносчиво вскинутая голова, расправленные плечи, выпяченная грудь, широко и твердо расставленные ноги в высоких сапогах — все в Главном выражало непоколебимую правоту и уверенность, все дышало силою и непреклонностью и как бы кричало на весь оставляемый берег: «А я такой!»

А нам неловко было смотреть друг другу в глаза…

12

В заключительной главе, думаю, уместно вернуться вспять и еще кое-что вспомнить.

В Усть-Войкаре за околицей меж седых узколистных тальников бродил гнедой жеребец, и на его шее, издавая дребезжащий евнушеский бряк, болтался вместо колокольчика ведерный светло-алюминиевый ширпотребовский рукомойник. Когда гнедой пытался щипать траву, рукомойник, встав раструбом на землю, упирался днищем в шею, мешая есть, и конь раздраженно мотал головой, а то и вовсе попускался кормежкой. В его чернильно-лиловых глазах слезною влагою мерцали оскорбленное чувство и страдание; раз заглянув в эти глаза, я осознал всю меру надругательства, что учинили над прекрасной природой.

Увы, не обрадовали меня и настоящие валдайские колокольчики, тускло-медные, сладкозвучные, на одном из которых даже было выгравировано старинной вязью: «Со мной ездить веселей!», ибо висели они не на крутых конских шеях — висели на прямых и коротких шеях одомашненных оленей, сбившихся в кучу на песчаной косе под крутояром, куда пришли из тундры спасаться от комаров, гнуса и овода. Колокольчики, пускай валдайские, были на них так же нелепы, как ширпотребовский рукомойник на сильном и стройном жеребце. Но они, видно, заслужили сие рабское ожерелье. Сколько я ни присматривался к покрытым черным и бурым ворсом многоветвистым рогам хоров, напоминавшим оголенные кусты, нигде не углядел на них кровоточащих царапин, вмятин или болтающихся лоскутьев кожи — тех боевых отметин, получаемых в любовных схватках, что украшают их диких собратьев. Позволив надеть на себя колокольчики, смирившись с ними, они забыли про любовь, страсть и ревность… Вот три хора: один сед и похожими на выворотень рогами необыкновенно величествен, другой, напротив, едва возмужал своими вилообразными рожками, третий — в срединном возрасте; в полном согласии обступили они сзади красивую мухтарую важенку, облизывали ее, и с губ их срывалась в песок сладострастная пена.

На задах юрты в брошенных до снега нартах черноглазая голоногая девочка лет пяти играла в «дом». Навесив на палки старые рыбацкие сети, она выгородила крохотную комнатку, пол застлала лоскутом оленьей шкуры, другим лоскутом прикрыла кроватку для куклы. Но голубоглазая, с льняными волосами и краснощеким лицом кукла, одетая в мини-сарафанчик, чувствовала себя явно неуютно на этой суровой кроватке, зябла, страдала и тосковала по южной благодати. Девочка что-то шила из обрезков шкур. На моих глазах она закончила работу и надела ее на куклу. Это была малица с беличьим капюшоном и красными узорами по подолу. Кукла враз повеселела, и ее голубые глазенки засияли из-под меха всей радостью жизни.

Тянувший с Оби знобкий ветер, казалось, отгибал в сторону и относил куда-то вдаль солнечные лучи, без их подогрева меня выручала только меховая куртка, а голые руки и ноги девочки не покрылись даже гусиной кожей-мурашками. Во множестве бегавшие по поселку дети были одеты ничуть не теплее маленькой кукольницы: ситцевые платьица, короткие штанишки — будто сотворены были совершенно из другого материала, нежели мы, грешные.

Растущие на севере деревья отличаются тонкими годовыми слоями, придающими им особую плотность и крепость, ценимые во всем мире; особой крепостью отмечены сызмала и люди здесь.

Заставив детей забыть про свои игры, будто с неба свалилась девушка в голубом пальто, красных модных сапожках, с распущенными по спине густыми черными волосами. Надя Тырлина. На каникулы приехала к отцу-рыбаку из Ленинграда, где учится в герценовском институте. Какой, однако, контраст она, юная, должна чувствовать! Тут — корявые, бедные, разбросанные как попало жердяные юрты, зеленая и голубая пустынь вокруг и воздух, напоенный одной только студеной свежестью; там — вытянувшиеся в линии белокаменные дворцы, повисшие над широкими водами волшебные мосты, которые то сводятся, то разводятся, и воздух, напитанный бессмертной мыслью и бессмертным искусством. Какими жадными глазами глядит она на мир и тут и там!