Маленькая черная ложь

— Нужно. Я не хочу, чтобы вечером ко мне пришел Боб Стопфорд, попросил сесть и сказал, что ему очень жаль, но они нашли тело моего сына. И я боюсь, что так и будет, потому что из дневника Кэтрин они узнали, где Питер. Я не хочу полгода избегать газет, потому что в них будут все подробности того, как она его убила. Я не хочу объяснять Крису и Майклу, что их младший брат никогда не вернется. Я не хочу завтра встречать мужа у трапа самолета и говорить ему, что позволила безумной женщине, которая когда-то была моей подругой, убить его сына. Но мне придется, и если я буду уверена, если прочту ее собственные слова, то постепенно начну привыкать, начну принимать это как данность.

Чушь, дерьмо собачье, нагромождение лжи.

— Пойдемте присядем.

Она позволяет мне увести ее в гостиную. Куини, свернувшаяся на ковре, открывает глаза и, похоже, вздрагивает. Потом медленно встает, не отрывая взгляда от гостьи. Я усаживаю Рейчел в кресло у камина и наливаю нам обоим выпить. Сажусь на пол рядом с ней и смотрю в глаза, хотя это дается с трудом.

— Рейчел, мне очень жаль, но я думаю, что Питера уже нет в живых.

Она издает какой-то странный звук, нечто среднее между воем и криком. Потом подносит ладони ко рту и как будто кусает что-то прямо перед своим лицом. Я предпочел бы этого не видеть, но деваться некуда.

— Уверен, что она его не мучила. И не пугала. Она не жестокая. Все произошло очень быстро, я в этом не сомневаюсь, но, похоже, он мертв. Мне очень жаль.

Рейчел закрывает глаза и начинает раскачиваться взад-вперед. Она убедила себя, что нет ничего хуже неизвестности, но теперь обнаружила, что лучше б ей вообще ничего не знать. Затем смотрит на меня и качает головой:

— Она не могла. Я знаю. Не могла.

Я делаю глубокий вдох и тру глаза, перед которыми все плывет. Затем Рейчел оказывается в моих объятиях, и я не понимаю, кто из нас рыдает. Вернее, кто рыдает громче. Через несколько минут, когда мы успокаиваемся, выясняется, что между нами втиснулась Куини.

— Вы уже читали дневник, да? — шепчет Рейчел.

— Вам не нужно его видеть. Поверьте, будет только хуже.

Она отстраняется:

— Нет, я должна. Он у вас в компьютере.

На этот раз я ее не останавливаю. Беру Куини и тащусь следом. Втроем мы устраиваемся за моим столом.

* * *

Первые две трети дневника — сплошная боль. Сокровенные мысли женщины, раздавленной горем. Любому человеку тяжело читать такое. А двум людям, которые любили Кэтрин и которые, возможно, виноваты в ее страданиях, — почти невыносимо. Еще не дойдя до конца первой страницы, Рейчел хватает меня за руку. К концу второй я иду в кухню за рулоном бумажных полотенец. Боюсь, мне они тоже понадобятся.

Вернувшись, я вижу, что Рейчел как будто съежилась. Внешне вроде бы ничего не изменилось — она сидит в той же позе, в какой я ее оставил, и смотрит на экран прямо перед собой, глазами, которые словно разучились моргать. Но это уже не человек, а пустая оболочка.

Я сажусь, ставлю перед собой рулон бумажных полотенец, и мы продолжаем.

Читая второй раз о призраках маленьких мальчиков, которые Кэтрин видит в доме, о голосах, зовущих ее из моря, я думаю о том, что любой мало-мальски приличный адвокат будет делать ставку на невменяемость подсудимой. Я читаю о том, как муж постепенно исчезал из ее жизни, словно растворяясь в воздухе, — его образ бледнел, лишался красок, голос становился тише. Перечитываю ее решение остаться на островах, а не начинать новую жизнь в другом месте. Здесь, на Фолклендах, говорит она себе, никто не будет спрашивать, есть ли у нее дети. И никто не будет считать ее нормальной.

Обо мне она не упоминает ни разу. У меня хватило эгоизма это заметить. Как будто я перестал существовать для Кэтрин в тот день, когда не смог спасти ее детей.

Фрагменты, которые хочет видеть Рейчел и которые в любом суде станут уликами для обвинения, находятся ближе к концу. 19 октября этого года Кэтрин писала:

Мне будут говорить, чтобы я простила Рейчел, что это был несчастный случай, что никто не виноват и что она тоже страдает. Скажут, что только прощение поможет мне исцелиться. Как будто исцеление вообще возможно. Или желанно. Мне невыносима сама мысль о жизни без моих сыновей. В этом жалком подобии жизни, в этом существовании в мире теней они по-прежнему со мной. Я не могу их отпустить.

Рейчел вздрагивает, увидев на экране свое имя. Но, как поется в песне, это еще цветочки.