Маленькая фигурка моего отца

— По крайней мере, — говорит отец, — ходили такие слухи. Ведь эти пленные, в конце концов, были для нас огромной обузой. Да и будущее Германии можно было построить и меньшим количеством русских.

Их именовали «славянскими недочеловеками». И в самом деле, от невообразимых унижений, выпавших им на долю, многие почти утратили человеческий облик. Видя, как пленные тонут в грязи, я иногда с трудом подавлял в себе сострадание. Их гнали, точно скот, да и обращались с ними не лучше.

А кормили их, если вообще кормили, просто вываливая горячую жижу в подставленные ладони, ведь мисок не хватало. Они обжигали руки, но терпели, у них не было выбора: либо хлебать это варево, либо умирать от голода. Говорят, когда их под конвоем вели на запад, они мерли как мухи. Став свидетелем таких страданий, хотя бы не вживую, не непосредственно, быстро излечиваешься от любого героического вздора.

Да и о детской жажде приключений гражданские, решившие поиграть в солдат, быстро забыли.

— Разумеется, — говорит отец, — война некоторым, и даже многим, поначалу казалась приключением. Оно и понятно, ведь война означала смену обстановки. Победоносное наступление! Надо же, как здорово и увлекательно! Однако, по мере того, как двигаться дальше сквозь грязь становилось все труднее и труднее, иллюзии исчезали. Появились скептические настроения, солдаты все больше скучали по прежней, довоенной, жизни. На фабрике, в конторе, в магазине, может быть, и скука, каждый день одно и то же, совершенно неинтересно, но, какая-никакая, это жизнь. И если немцы два года упивались подвигами НА ПОЛЕ БРАНИ, как это принято было поэтично, возвышенно, именовать, то теперь утопали В ДЕРЬМЕ, как прозаично, низменно называли они это между собой, в разговорах с глазу на глаз, и все острее сознавали, что их заставляют подвергаться смертельной опасности.

Разумеется, еще во Франции было понятно, что во время войны подвергаешь опасности не только чужие жизни, но и рискуешь собственной. И все-таки во Франции, а поначалу и в России, казалось, что рисковать придется недолго, что все опасности и тяготы боев удастся мужественно и достойно преодолеть. Но теперь, в грязи, В ДЕРЬМЕ, как совершенно недвусмысленно все чаще характеризовали русский поход, благополучный исход стал вызывать сомнения.

Шансов выжить оставалось все меньше. Это постепенно доходило даже до тех головорезов среди нас, которым дома удовлетворить свою страсть к кровопролитию не давали законы мирного времени. Отец упоминает однополчанина с Рейна, который на отдыхе производил впечатление добродушного увальня-домоседа. «Испытываешь ни с чем не сравнимое чувство, — поделился тот с ним как-то ночью в окопе, — когда здесь нажимаешь на курок, а у русских кто-то падает».

Но и здесь мог кто-то упасть.

— Во Франции, — говорит отец, — все же погибли тридцать тысяч, до того, в Польше, — пятнадцать. Фронтовые сводки вермахта называли это «незначительными потерями». Однако Россия была куда больше Франции и Польши, а в военном отношении, как выяснилось довольно скоро, когда рассеялись иллюзии о якобы наголову разбитой Красной армии, — значительно сильнее, а потому и вероятность погибнуть под пулями противника день ото дня возрастала.

— Утешительную ложь, что нас-де будут встречать как освободителей, мы вскоре выбросили из головы. Разумеется, некоторые надеялись с нашей помощью сбросить коммунистическое иго, а попы явно рассчитывали обрести прежнее влияние. Однако симпатии, которые кое-где испытывали к нам русские, несмотря на чинимую нами разруху, быстро забылись. Большинство гражданского населения в России возненавидело нас куда сильнее, чем французы.

И в этом не было ничего удивительного, ведь за нами по пятам следовали СС. Стоило им прибыть на место, как прекрасная пропаганда свободы и права на самоопределение, которое должно предоставить порабощенным Советами нациям, оборачивалась злой шуткой. С прусской основательностью эти господа приступали к ЗАЧИСТКАМ захваченных на востоке областей. Такова была оборотная сторона безупречной организации, которой я прежде так восхищался и которая еще не так бросалась в глаза во Франции. Мы тоже, — говорит отец, — вынуждены были иногда прибегать к КРАЙНИМ МЕРАМ… Ну, во-первых, был издан приказ не брать в плен комиссаров… Коммунистических комиссаров, значилось в нем, следует расстреливать на месте… Ходили слухи об офицерах, которые отказывались его выполнять, но я, к сожалению, часто слышал и своими глазами видел, как этот приказ приводили в исполнение.

Ну, вот, — продолжает голос отца на пленке, — нас стали все чаще беспокоить партизаны. Надо было наказать их ДЛЯ ПОРЯДКА, чтобы другим было НЕПОВАДНО. На этот счет тоже имелись указания. Для пресечения партизанских рейдов и устрашения потенциальных пособников следовало действовать ОСОБЕННО РЕШИТЕЛЬНО И БЕСПОЩАДНО.