Маленькая книга счастья. Где прячется радость и как ее найти

Минимализм часто пытается декларировать высокие моральные цели, игнорируя эстетику изобилия как чрезмерное распутство. «Свобода от украшений – это знак силы духа», – провозглашает австрийский архитектор Адольф Лоос в лекции с говорящим названием «Орнамент и преступление» (1910). Подобно модернистскому отказу от цвета, это стремление к чистоте было объявлено путем к более просвещенной цивилизации, но по сути оно едва прикрывало этнические и расовые предрассудки. Лоос преисполнен презрения к людям, которых считал безыскусными, – «деревенским женщинам ЮАР, Персии и Словакии» [19], – тем, кто не может отказать себе в украшении дома и одежды. Традиционные ремесла, такие как вышивка, вязание крючком, ткачество, полные замысловатых узоров (и часто, хотя и не всегда, выполняющиеся женщинами), были забыты как второразрядные формы искусства. Дороти Дрейпер подверглась похожей критике: архитектор Фрэнк Ллойд Райт называл ее второсортной осквернительницей – каламбур, поругавший тем самым почти религиозное презрение модернистов к изобилию, словно оно подразумевает нечистоту. Столкновение между эстетикой и моральными ценностями повторялось в истории много раз, создавая ситуации, когда наш выбор эстетики олицетворял мост к нашим добродетелям. Так происходит и сейчас. В мире, переполненном дешевыми и доступными вещами, выбор простых, неукрашенных товаров стал символом добродетели – таким же, как стройность и следование общепринятым правилам гигиены. Многие из нас несут камень этого стереотипа и неосознанно боятся, что любовь к узорам, текстурам и роскоши – это потакание внутреннему гедонисту.

Но на примере более длительного периода истории эволюции мы обнаруживаем, что изобилие – часто признак здоровья и жизнестойкости [20]. Блестящие медальоны у павлина на спине совершенно не нужны для выживания, но они сообщают самке павлина с ощутимой ясностью, что ей повстречался достойный самец. Мужская особь птиц-шалашников строит сложное гнездо, украшенное цветами, листьями, ракушками и даже кусками пластика, чтобы продемонстрировать своим потенциальным партнершам, что они в отличной форме. Минимализм взращивает идею, что все в природе создано с идеальной экономией, но в действительности роскошь в природе проявляется повсеместно. Разве в экономном мире плодовая мушка танцует, а лось носит ветвистые рога на голове? Такие выступления требуют много энергии: яркие узоры или экспрессивные движения явно демонстрируют, что организм достаточно активен для подобных затрат. Эволюционный теоретик Денис Даттон верил, что подобная логика применима ко всем формам искусства, созданного человечеством, – от изобразительного искусства до музыки и фольклорных ремесел, так презираемых Адольфом Лоосом. Трудоемкая работа над произведением, создание красоты и изобилия – не что иное, как рукотворный хвост павлина. Это говорящий символ того, что вы обладаете энергией и у вас ее в достатке для того, чтобы позволить себе радость чистого созидания.

Оказывается, слово gaudy «безвкусный, кричащий» происходит от латинского слова gaudere – веселиться (to rejoice) или наслаждаться; получается, что слово joy «веселье» имеет те же корни. Выбор в пользу изобилия – это не нравственное падение, а выражение глубокого восторга, признание, что мы пришли в этот мир для чего-то большего, чем просто влачить свое существование от рождения до смерти.

Мы здесь, как пишет Диана Акерман, не только для того, чтобы прожить жизнь в длину, но также и в ширину: увидеть радуги и раскрасить их, щекотаться и очаровываться и есть второе пирожное, если хочется [21]. И иногда чувствовать, насколько верен любимый афоризм Мэй Уэст: «Слишком много хорошего – это прекрасно» [22].

3 Свобода

Когда мне было восемь, одним летним утром я собрала рюкзак, немного еды из кладовой и справочник по деревьям Северной Америки, надела ветровку и сказала папе не ждать меня к ужину: я убегала из дому, чтобы жить в лесу. На это приключение меня вдохновила классическая книга для взрослеющих «Моя сторона горы», где мальчик по имени Сэм Грибли отказался от комфортной жизни дома в пользу дупла в стволе канадской ели. Жизнь Сэма на севере была не из легких: он молол желуди в муку для блинов, ставил капкан на оленя, смолил шкуры, чтобы сделать себе одежду, поймал сокола, назвал его Вселяющим Страх и учил добывать еду. То, чем он так легко пожертвовал, окупилось ему сторицей. Он купался в холодном ручье в компании лягушек и лесных дроздов. Сэм подружился с путешественником, научившим его вырезать ивовые свистульки. Ночью мальчик спал в своем уютном доме на дереве, записывал свои приключения на березовой коре при свете свечи в черепаховом панцире.