Маленькая коммунистка, которая никогда не улыбалась

Особое наблюдение за Белой – за этим «мегаломаном[48], хвастуном, эгоистом, прагматиком, который рано или поздно сбежит на Запад» – устанавливают в ноябре 1976-го, сразу после Монреаля. Чтобы не упустить добычу, агенты прикидываются спортивными инструкторами. Стоит Беле и Марте уехать – в дом тут же являются незваные гости, везде шарят, бросают одежду кучей на пол и оставляют ящики открытыми. А выходя, здороваются с соседями и просят передать Беле, что на той неделе зайдут, надо будет поменять батарейки в микрофонах. У него отключают электричество и телефон, работников продовольственного магазина уговаривают «забывать» о его заказах, воспитательнице внушают, что надо под любым предлогом не пускать дочку Кароли в детский сад. Однажды утром Бела, не выдержав, врывается в местное отделение Секуритате и пытается забрать дубликаты своих ключей, которыми размахивают у него перед носом.

Бела просыпается по ночам, ему кажется, будто он слышит, как стрекочут установленные в квартире микрофоны. Он измучен. На него поступают анонимные жалобы – и от гимнасток, и от врачей: Кароли обвиняют в том, что он заставляет девочек слишком много тренироваться, плохо кормит и даже бьет. Бела подозревает каждую из девочек, кроме нее, только не она, хотя… почему бы, в конце концов, и не она? Иногда на наспех устроенной вечеринке, куда он в последнюю минуту приглашает всех – коллег-тренеров, журналистов, соседей, – Бела (уже на рассвете, пьяный) влезает на стол и, раскинув руки, орет «больноооооой», обращаясь к потолку И разве поймешь, ругает ли он тех, кто все записывает, или ревет в отчаянии, уже не надеясь, что от него отвяжутся.

РАЗОБРАТЬ ПО КОСТОЧКАМ НЕВОЗМОЖНОЕ

За несколько месяцев до того, как это стало реальностью, до того, как она на самом деле, добежав по гостиничному коридору до его двери, принялась стучать в нее – сначала вежливо, потом со слезами, господин учитель, откройте, откройте мне, пожалуйста, – Надя улавливала знаки, предвестники будущего, но не могла тогда их расшифровать. Бела часто просил кого-нибудь его заменить, его вызывали «по делам» в Бухарест, он получал и, даже не прочитав, в ярости рвал официальные письма, а Марта молча подбирала обрывки.

Как-то вечером они складывали вдвоем маты в пустом спортивном зале, и вдруг Бела обнял Надю, на мгновение прижал к себе и покачал, словно баюкая.

Потом она годами будет рассказывать, описывать, словно эпизод какого-нибудь фильма, как бежала по застеленному темно-синим ковром коридору, как влетела в пустую, пустую, пустую комнату и стала везде его искать, как снова и снова заглядывала за двери, хотя это не имело ни малейшего смысла: Бела был слишком крупным мужчиной, для того чтобы спрятаться за дверью, даже за дверью большого американского отеля. А тогда она очень быстро пришла в себя, тогда она наотрез отказалась комментировать предательство человека, которого в детстве часто называла папой, тут же со смехом прикрывая рот рукой и извиняясь.

Когда в последний день турне, в Нью-Йорке, Бела признался Наде, что не собирается возвращаться в Румынию, она расплакалась. Она умоляла, чтобы он разрешил остаться с ним, но «папа» отказал: Надя слишком молода, он не может гарантировать ей пристойную жизнь в этой стране. Так Бела пишет в своих мемуарах.

Неправда, категорическим тоном отвечает мне Надя. Она была «выдрессирована» (Надя употребляет именно это слово) так, чтобы не реагировать ни на какие заявления Белы, дистанция между ними была необходимой защитой, она не поверила, что Бела сбежит, потому вовсе и не плакала… Она настаивает на этом, будто это самая важная подробность.

Словом, поди разберись, что там произошло на самом деле…