– Но… вы ведь должны были догадываться, что он останется в Соединенных Штатах, после того как он собрал вас накануне побега и произнес взволнованную речь, внушая вам, что надо продолжать усердно трудиться, даже без него.
– Что? Нет… Кто это говорил, он? Ну ладно…
(Она глубоко вздыхает.) Я вам уже объяснила: да, накануне он шепнул мне в коридоре гостиницы, что останется, но я приняла это за шутку… даже своего рода провокацию.– Провокацию? Вы думали, он пытается вас подловить, как делали агенты Секуритате, посвящая близких в свои планы бежать, чтобы вызвать тех на откровенность
?Надя не отвечает на вопрос, но, понизив голос, говорит, что
«вдруг вспомнила кое-что интересное»: когда она поднялась в свой номер за чемоданом (в это время тренеров везде искали и не могли найти), зазвонил телефон.– Какая-то женщина… даже сейчас не имею ни малейшего представления о том, кто она… сказала, что звонит по поручению моего тренера и что Бела якобы просил ее узнать, хочу я остаться с ним в Соединенных Штатах или вернуться. Я, разумеется, повесила трубку
!Слушаю, испытывая странное ощущение, что рассказ от меня ускользает, что вся история лжива от начала до конца, что
«интересное» (на самом деле – несущественная деталь) потребовалось только для того, чтобы добавить напряжения в дешевый шпионский фильм. Надя режиссирует. Она расставляет декорации и персонажей, шлифует тексты каждого из них. Ее собственный текст остается очень коротким, а может, его и нет совсем, этого текста неискусной феи, только и умеющей, что перемещать запятые. Стоит ей раскрыть рот – зрители, судьи и президенты начинают вопить, слова оказываются всегда не теми, которые другим хотелось бы услышать. Вроде этого «Ну и что?», брошенного в ответ Беле, когда «папа» пытался втолковать ей, что никогда не вернется в Румынию. Реплика усталого подростка, девочки, которая не позволяет себе разволноваться из-за отъезда человека, воспринимавшего самого себя как отца. Она-то, между прочим, сейчас предпочитает называть его «менеджером»…