Маленькая принцесса

— А я не хочу, — сказала Эрменгарда. — Но папа очень рассердится. Он меня будет спрашивать, когда я приеду на каникулы. Что мне делать?

Раскрасневшаяся Сара перестала листать и посмотрела на нее.

— Ты мне дай эти книги, — предложила она, — а я их прочту… и расскажу все тебе… И ты запомнишь.

— Ой, Господи! — вскричала Эрменгарда. — Думаешь, запомню?

— Конечно, — ответила Сара. — Малютки всегда запоминают, когда я рассказываю.

— Сара, — сказала Эрменгарда, и надежда засияла на ее круглом лице, — я… я что хочешь тебе за это дам!

— Ничего мне не надо, — сказала Сара. — Только книги!..

Глаза ее расширились, грудь часто вздымалась.

— Бери их, — сказала Эрменгарда. — На что они мне? Я глупая, а папа — умный, и хочет, чтобы я поумнела.

Сара открывала одну книгу за другой.

— Что же ты скажешь папе? — спросила она.

— Да он ничего и не узнает, — ответила Эрменгарда. — Он подумает, я их сама читала.

Сара положила книгу и медленно покачала головой.

— Это неправда, — сказала она. — А лгать… понимаешь, не только плохо, но еще и низко. Иногда — продолжала она, — я думаю, что могу вдруг сделать что-нибудь плохое… ну, убью мисс Минчин, когда она меня обижает… а вот ничего низкого — не сделаю. Почему не сказать отцу, что это я их прочитала?

— Он хочет, чтобы читала я, — сказала Эрменгарда, растерянная таким поворотом дел.

— Он хочет, чтобы ты знала, что в них написано, — сказала Сара. — Если я тебе расскажу, а ты запомнишь, он будет только рад.

— Он будет рад, если я хоть что-то запомню, — покорно согласилась Эрменгарда. — И хоть как-то…

— Ты не виновата… — начала Сара и остановилась, она ведь чуть не сказала: «что ты глупая».

— В чем? — спросила Эрменгарда.

— В том, что не можешь быстро выучить, — сказала Сара. — Не можешь, значит — не можешь. А я могу, вот и все.

Она всегда старалась, чтобы Эрменгарда не слишком ощущала разницу между ними. Когда она взглянула на ее круглое лицо, одна из старомодных, мудрых мыслей внезапно пришла к ней.

— Может быть, — сказала она, — дело вообще не в этом. Доброта — куда важнее. Если бы мисс Минчин знала все на свете и осталась такой, какая она есть, она все равно была бы очень плохая, и никто бы ее не любил. Очень много умных людей делали зло. Вот Робеспьер…

Она остановилась, заметив, что Эрменгарда растеряна.

— Разве ты не помнишь? — спросила она. — Я тебе недавно рассказывала.

— Ну, ничего не помню, — призналась Эрменгарда.

— Подожди минутку, — сказала Сара. — Разденусь, я же вся мокрая, завернусь в это покрывало и опять расскажу.

Она сняла шляпку и пальто, повесила их на гвоздь, сменила мокрые туфли на рваные шлепанцы; а потом вскочила на кровать и, натянув на себя покрывало, обняла руками колени.

— Слушай, — сказала она.

И погрузилась в кровавую повесть, и рассказала такое, что у Эрменгарды глаза совсем округлились, она боялась вздохнуть. Но при всем страхе, ей было очень интересно. Навряд ли она могла бы теперь забыть Робеспьера или мадам де Ламбаль.[13]

— Они воткнули ее голову на пику, — говорила Сара. — У нее были красивые светлые волосы, и когда я о ней думаю, я не вижу ее живой, только эту голову, и волосы, и страшных людей, которые пляшут вокруг.

Девочки решили, что сообщат мистеру Синджону весь план, а пока книги останутся здесь, на чердаке.

— Давай поговорим о другом, — сказала Сара. — Как у тебя французский?

— С тех пор, как ты мне объяснила эти спряжения, — сказала толстушка, — гораздо лучше. Мисс Минчин понять не могла, почему у меня нет ошибок.

Сара засмеялась и крепко обняла колени.

— Она не понимает, почему Лотти разобралась в арифметике, а ответ простой, я ей помогаю. — Она оглядела комнату. — Тут было бы довольно мило, — заметила она, — если бы не было так жутко, — она опять засмеялась. — Зато представлять хорошо…

Правду сказать, Эрменгарда ничего не знала о тяготах чердачной жизни, а по недостатку воображения о них не думала. Когда ей удавалось досюда добраться, все нравилось ей из-за Сариных фантазий и рассказов. Визиты эти казались ей приключениями; и хотя иногда Сара бывала какая-то бледная, и уж точно очень похудела, гордый дух не позволял ей жаловаться. Она ни разу не призналась, что иногда — скажем, сегодня — просто умирает от голода. Росла она очень быстро, вечно ходила по улицам, и аппетит у нее был бы хороший, даже если бы ее кормили обильно и вовремя; а ей к тому же доставались какие-то объедки, да еще и тогда, когда удобно прислуге. Словом, она привыкла, что у нее вечно сосет под ложечкой.

«Наверное, так бывает у солдат в долгом походе», — часто думала она. Слова «в долгом походе» ей очень нравились, она и впрямь ощущала себя солдатом. Ощущала она себя и хозяйкой чердака, как бывают хозяйки замка.