Маленькая торговка спичками из Кабула

Наверно, я так чувствительна к музыке языка потому, что мы в школе часто слушаем монотонное чтение Корана. Я обожаю мою учительницу религии. Она нежная, как мед, и красивая, как жасмин. Это единственное арабское выражение, которое я помню. Мадмуазель Фарида носит зеленый костюм: длинную юбку и слегка обтягивающий пиджак. На голове у нее черный платок с вышивкой, подчеркивающей линию лба там, где уже растут волосы. Это один из тех редких уроков, на которых работает весь класс. Когда она входит, мы, все тридцать три девочки, поднимаемся как одна и хором приветствуем ее традиционным «салам аллейкум». С религией не шутят. Когда мадмуазель Фарида начинает говорить, мне хочется закрыть глаза и отдаться во власть ее слов, которые, словно в невесомости, плавают в моем ватном сознании. У нее такой чистый голос, немного хриплый, но не грубый. У нее есть легкий акцент. Я думаю, она из Эрата — крупного города на западе, граничащего с Ираном. Когда она начинает читать Коран, меня обволакивает какое-то блаженство. Я не все понимаю и часто коверкаю арабские слова, которые трудно произносить. Но это делает язык еще более привлекательным. Уроки религии заставили меня начать писать стихи. Я пишу их тайком, дома по вечерам или рано утром, когда все спят. Маме не нравится, когда она видит, что я что-то пишу. Она не умеет читать и поэтому все время думает, что я пишу что-то плохое. Иногда я читаю свои стихи сестрам, они хвалят меня. Вот последнее из моих стихотворений: «Я ничего плохого не сделала в этом мире. Я только попросила у Бога прощения. Я посмотрела на Него, вот и все, что я сделала плохого». Я пишу много стихов. Это маленькие истории из трех строк. Меня часто вдохновляют какие-нибудь события. А иногда я просто подбираю слова по созвучию. Я пишу одним разом, без зачеркиваний. Иногда я просыпаюсь посреди ночи оттого, что меня мучит какое-нибудь слово. И я приберегаю его в каком-нибудь укромном уголке своей головы для нового стихотворения. Я всегда пишу в одной и той же тетради. Перечитывая свои стихи, я понимаю, что это дневник моих чувств. Я пишу о любви, об уходящем времени, о политике. Мне хочется, чтобы слова звучали. Чтобы они пронзали чистую страницу. Чтобы они нарушали все правила приличия. Мой любимый поэт — Руми[21]. Это самый известный персидский мистик. Его стихи учат в школе. Он написал книгу из пятидесяти тысяч стихотворений, «Маснави». Вот одно из них: «Чтобы говорить, слушай, ибо это необходимо, слушай сначала и, слушая, учись говорить». Или вот еще: «Если вы думаете о розе — вы розовый сад, но если вы думаете о шипах, то вы растопка для печки». Что мне нравится в поэзии, так это то, что она все время притворяется бесстыдной. Каждый прочитывает в ней то, что хочет прочесть. Мне нравится, что в моих стихах есть скрытый смысл.

— Что ты там еще наделал? — кричит мама. Билал упал и ударился головой. Он споткнулся о таз, который валялся во дворе. В тот вечер электричества почти не было, я включила газовую лампу, чтобы сделать уроки. Мама чистила картошку при свете тандура. Мы с сестрами впятером делали задания по английскому, собравшись в кучку вокруг лампы. Задания по языкам мы всегда делаем все вместе. Так маленькие быстрее запоминают, а большие повторяют уже пройденное. В тот раз мы повторяли формы вежливости — «Shall I go?» Я люблю, когда мы вот так сидим с сестрами. Мы не спорим, не ссоримся: у нас только одно желание — выучить, сделать как можно лучше. А еще мне нравится это чувство солидарности, когда мы друг другу помогаем. Этим мы обязаны Фархаду, нашему старшему брату. Английскому нас учил он. Он приходил из школы и устраивал для нас уроки. Поэтому сейчас мы почти все говорим на языке Шекспира. Жамшед и Билал ходят в немецкую школу. Мы научились у них нескольким словам. Я только начала учить французский. Но я уже делаю, как Фархад: повторяю уроки вслух, чтобы мои братья и сестры учили язык вместе со мной.

Мы остановились на «May I ask you a question?», когда Билал навернулся. Он нечаянно опрокинул блюдо с почищенной картошкой. Уже начало темнеть, он вернулся так поздно, потому что не продал ни одного календаря. Никто из нас не обернулся. Привычка. Билал быстро вытер слезы и лег рядом с нами, чтобы присоединиться к семейному уроку. С нашей мамой формы вежливости излишни.

24 Матадор