Маленькие девочки дышат тем же воздухом, что и мы

Она поставила на огонь кастрюлю и села за стол, чтобы перебрать фасоль. В доме царила такая глубокая тишина, какой не было никогда. С возрастом Мелани все труднее переносила тишину; от нее возникали мрачные мысли. Итак, Мелани мысленно воссоздала одно за другим все движения, сделанные во время утреннего похода за покупками, но не нашла ничего ненормального. Привычный образ площади, явившийся ей, когда она обернулась, отпечатался в ее памяти с точностью цветной картинки. Она проанализировала одну за другой все детали, но ничего необычного обнаружить не сумела. Впервые в жизни она совершила что-то необоснованное и необъяснимое.

Она съела свою фасоль, даже не почувствовав ее вкус, выпила свой горячий кофе, даже не подумав его подсластить, после чего приняла решение забыть всю эту историю и вернуться к привычному укладу своего невзрачного существования.

Через шесть дней она снова обернулась, словно движимая какой-то инстинктивной силой. Это произошло так внезапно и так резко, что у нее хрустнули позвонки, и она почувствовала ужасную боль в правом плече. Позади, как и раньше, не было ничего. Ничего необычного, если не считать стоявшую на пороге своей лавки колбасницу, которая на нее смотрела как-то странно. Ей даже показалось, что та пожала плечами. Еще никому никогда не доводилось видеть, как Мелани Мартен дергается на главной площади деревни.

Мелани быстро вернулась домой и рухнула в глубокое кресло в гостиной. Она была вся в поту. Она подняла руку, дабы удостовериться, что маленькое махровое полотенце, которое она вешала на спинку кресла, висело на своем месте, и струившийся по ее шее пот не может испортить бархат с орнаментом в стиле ампир. От этого жеста проснулась боль в плече.

На этот раз у нее уже не оставалось никаких сомнений: на площади она ощутила за своей спиной чье-то присутствие: ощущение было неясным, смутным и трудно определимым из-за сильной боли от поворота. Единственное, в чем она была уверена, так это в том, что это присутствие не имело ничего общего с присутствием колбасницы. Колбасницу она знала как облупленную, она знала, насколько поверхностен ее взгляд и считала, что он совершенно не заслуживал внимания. Чье-то таинственное присутствие сильно давило на нее, и тяжелый взгляд нельзя было объяснить одной лишь таинственностью...

Мелани и на этот раз попыталась вспомнить, что именно увидела, обернувшись; но и на этот раз ей пришлось признаться, что на площади все было тихо и спокойно, и не происходило ничего необычного. Она набросила шерстяной платок на больное плечо и решила отложить на день-другой посещение врача. У нее свело шею, и она уже не могла свободно поворачивать голову.

В третий раз она обернулась, когда стояла перед пластиковым столом на кухне, у себя дома. Она развернулась всем туловищем, так как теперь шея уже полностью была зажата и постоянно болела. Вновь проснулась боль в плече, но теперь у нее возникло явное ощущение того, что за окном промелькнула какая-то тень. Учитывая то, что она находилась на втором этаже, и у нее не было балкона, это обстоятельство показалось ей странным, но зато оно могло указать на след. Весь следующий день Мелани ощущала неподалеку от себя таинственное присутствие. Она была в этом уверена, но вряд ли бы сумела объяснить, почему. Возможно, присутствие проявлялось в какой-то тяжести воздуха у нее за спиной, в каком-то слишком безмятежном спокойствии, а еще в том, что все складывалось слишком хорошо... Она была почти уверена, что в любую секунду может снова обернуться.

Мелани приняла решение сопротивляться.

Она уселась на крутящийся табурет, ухватилась за край стола, сделала вид, что занята чем-то другим, и принялась ждать. Поскольку у нее не было никакой веской причины оборачиваться, ей было очень трудно предвидеть, в какой именно момент она это сделает. Она настроилась и прождала добрые полчаса: костяшки ее пальцев побелели: по рукам побежали мурашки. Постепенно затихали привычные деревенские звуки: она уже не слышала, как дети бегают по улице, она не различала треск мопеда младшего Перрона, прекратилось даже тиканье ее кухонных часов. У нее страшно зачесалась правая икра, но она себя переборола, сжала зубы и не отпустила край стола.

Она стойко держалась до вечера.

Около половины восьмого, в час, когда плачут младенцы, а собаки так похожи на волков, она почувствовала, как заболела шея и дождалась.

Это было что-то едва слышное, что-то размеренное, похожее на какое-то гудение, на низкий, беспрерывный фон. Как маленький моторчик.

Теперь уже не оставалось ни малейшего сомнения: то, что она слышала за своей спиной и что заставляло ее не раз оборачиваться, было просто-напросто камерой.

Ее снимали.

Еще какое-то время она, напрягая мышцы, продолжала сидеть неподвижно, а потом резко крутанула табурет.

— А! — крикнула она, вытянув вперед руку, чтобы схватить невидимый объектив. Табурет затрещал, резиновая подошва ее домашних туфель скрипнула по линолеуму, когда она опустила ноги на пол, чтобы остановиться.