Маленькие девочки дышат тем же воздухом, что и мы

Бабушка снова улыбнулась и ничего не ответила.

— По крайней мере, мы надеемся, что вы нас здорово рассмешите.

— Да оставьте же ее в покое!

Мадам Мартен разрезала на пять частей «Смеющуюся корову» и раздала своим соседкам.

По старой кафельной плитке заскрипели резиновые колеса, зазвенели тарелки из нержавеющей стали: монашенки привезли десерт.

Бабушка привстала и заглянула в тарелки. Это было варенье из перетертых яблок. Она же любила, когда в варенье остаются крупные куски.

От десерта она тоже отказалась.

Затем встала из-за стола. Настало время готовиться к выступлению.

Она прошла через весь зал, между столами.

Старые морщинистые ладони тянулись к ней, касались ее рук, иногда цеплялись за ее платье.

— Посмешите нас, бабушка.

— Поторопитесь, мы уже расселись.

На лестнице она повстречалась с настоятельницей.

— Прекрасно, прекрасно, — сказала настоятельница (она все время говорила «прекрасно, прекрасно»). — Идите, спокойно готовьтесь, но не слишком тяните с выступлением, я хочу, чтобы наши пансионеры в десять часов уже отдыхали... И побольше веселья, веселья! Это девиз нашего заведения!

Бабушка кивнула и быстро ретировалась.

Зайдя в свою комнату, она тут же закрыла дверь на задвижку, а затем, на миг, прислонилась к косяку.

Оставалось самое сложное.

Она на несколько секунд закрыла глаза, глубоко вздохнула и расплылась в улыбке.

Сначала — шкаф.

Она выбрала самое цветастое, самое безумное платье: ярко-красное в маленький белый горошек, она купила его на рынке за год до этого, но так и не осмелилась надеть. К платью она взяла туфли, которые надевают на первое причастие, из черной лакированной кожи с закругленными носками.

Она оделась.

Затем выдернула шнур лампы у изголовья и перенесла ее на туалетный столик.

Перед зеркалом были тщательно разложены ее румяна, губная помада и тушь.

Сначала она густо нарумянила щеки.

В публичных выступлениях самое сложное — это первая фраза.

Она ее выучила наизусть.

С певицами прошлого у нее не возникло никаких проблем; она их знала очень хорошо, и все прошло очень легко; что касается великих актеров, то это было совсем другое дело.

Она решила начать с фразы «Как вы могли заметить, я — не Фернандель, но могла бы им стать...»

На этом месте она бы скорчила гримасу: челюсть вперед, подбородок гармошкой, брови подняты кверху.

Она повторила фразу с легким марсельским акцентом.

Чтобы усилить эффект, она мазанула красным по кончику носа и подкрасила черным брови.

После фразы и гримасы все старушенции должны были в принципе засмеяться. Затем все пойдет как по маслу: Ремю, Гарри Баур, Пьер Фрэнэ, Чарли Чаплин, Бурвиль, Шарль Буайе и под конец Лоурель и Харди. Самое сложное — это «Как вы могли заметить...».

От одной лишь мысли об этой фразе она почувствовала ком в горле.

Она еще раз скорчила свою гримасу и накрасила губы.

Что делать с волосами?

«Как вы могли заметить, я — не Фернандель...».

Она встряхнула головой, прищурилась, откинулась назад, чтобы увидеть себя в зеркале по пояс. Хвостики.

Она попробует сделать хвостики. Для контраста.

Она пошарила в ящике, нашла две красных ленты, которые прекрасно подходили для задуманного.

«Как вы могли заметить...»

Она сделала посередине пробор, развела волосы в стороны и завязала два хвостика.

Теперь она выглядела на семьдесят два года моложе.

Она встала, попрыгала с одной ноги на другую, чтобы потрясти хвостиками, набрала в стакан из-под зубной щетки воды и отпила глоток.

Ком в горле опускаться все равно не хотел.

«Как вы могли заметить, я — не Фернандель...»

Настоятельница постучала в дверь.

— Все уже внизу, — сказала она. — Мы вас ждем.

— Иду.

Бабушка подождала, когда она удалится, затем на цыпочках вышла и спустилась вниз.

Со второго этажа уже был слышен шум в большом зале.

Ее обуял страх, и ей даже пришлось уцепиться за перила, чтобы не упасть.

Вход был расположен сзади, в глубине, и ей пришлось пройти мимо публики через весь зал, чтобы добраться до эстрады, на которой уже стояли деревянные стол и стул.

Едва она появилась, раздались аплодисменты.

Она принялась машинально улыбаться и кивать головой.

Ее мозг тут же заработал с невиданной силой.

Было такое чувство, будто ее способности стали неограниченными, как будто она могла одновременно все видеть, все слышать и все понимать.

Про себя она не переставала повторять: «Как вы могли заметить, я — не Фернандель...», что не мешало ей выделять среди публики всех своих подруг, слышать реплики зрительниц по поводу ее платья и ее прически, видеть монашенок с одной и другой стороны зала, замечать, что привезли мадам Жермен в кресле, говорить себе, что перед ней целая выставка старых вешалок, удивляться, что они все такие морщинистые, отмечать, что пансионерка с болезнью Паркинсона шумит в первом ряду, и опять повторять: «Как вы могли заметить, я — не Фернандель...»

Усаживаясь, она заметила, что настоятельница даже приказала привезти на каталке и разместить в глубине зала лежачую больную Дюбуа: глухая, полуслепая женщина лежала в дальнем углу и бросала оттуда испуганные взоры.