Маленькие и злые

Студентки-дылды и Шарил выкапывали верхушку, Нира и Камила — угол пирамиды. Рыли, что те землеройки. С Шарил понятно, она десятикилограммовые камни одной рукой выкидывала, но остальные! Выносливые, красивые. Только смотреть на их стертые колени было больно — но ничего, молодые, нарастет.

Полог джунглей прятал от прямого солнца, но жара и влажность доканывали и в тени. С меня текло в три ручья. Мучила отдышка. Каждые два часа я опрыскивался спреем, чтобы отвадить москитов (их не было в лагере, потому что на холме постоянно дул ветер). Ужасно хотелось пить. Стоишь весь такой мокрый, и хочешь пить. Даже, если только что вернулся от бутли.

Рабочий день подходил к концу, я как раз возвращался к раскопу с пустым ведром, когда услышал, как вскрикнула Нира. Я и Лотар обежали пирамиду, спрыгнули в траншею.

Оказалось, сошел слой грунта с камнями, открыв подкоп, сделанный мародерами. Нира отряхивалась от земли. Мы заглядывали в дыру. Пирамиду вскрыли давно — грабители проломили кладку, а потом, уходя, засыпали камнями.

— Там что-то есть, — сказал Лотар, протиснувшийся мимо Ниры.

Из дыры выполз скорпион. Лотар перерубил его мачете.

Над нами бесновались обезьяны, ухали туканы. Ревуны швырялись ветками. И чего взбеленились? Будто почувствовали что-то. Они и до этого выражали свое недовольство нашим присутствием, но не так бурно. Одна темпераментная птица спикировала на Ниру и попыталась тюкнуть большим ярким клювом. Нира вовремя закрыла голову руками, а я махнул мастерком, отгоняя.

— Какое-то тело! — крикнул Лотар. — Ребенок!

— Похоронная камера, — сказала Камила.

Вот так первый день в джунглях! Шуму поднялось ого-го-го. Посмотреть на мумифицированный детский трупик сбежался народ с других раскопов.

Осторожно извлекли, завернули в пластик, понесли к джипам на носилках. Тело было покрыто окаменевшей землей, понятны лишь общие очертания.

— Фотографии только для себя, — предупредил профессор, — чтобы в Сеть не попало!

Профессор похвалил Лотара. Лотар похвалил Ниру и Камилу. Все были довольны. Кроме туканов, обезьян и мертвого ребенка.

Перед отъездом раскоп затянули тарпаулином, собрали пустые бидоны и бутли и покатили в лагерь, грязные и усталые.

Вечером, сидя в меннонитском кафе через дорогу от лагеря и записывая впечатления от прошедшего дня, я представил, что мои записи — литературное произведение. И вот кто-то их читает, заранее зная, что с героем не случится ничего непоправимого. Забавно представлять себя героем. Хотя мне не нравятся рассказы в форме дневника, как раз из-за того, что герой «заранее бессмертен». Но вот что подумал. Это ведь с мемуарами все так однозначно. А есть еще как бы «найденные» дневники, в которых повествование может оборваться в любой момент, и гадай потом, что там с бедолагой. Да и читал я парочку рассказов, где герой все я да я, а в конце взял да помер, мол, «я начал заваливаться в бездну». И вот откуда он все это нам рассказал? Из бездны? Нет, о «бессмертных» героях думать приятней. Впрочем, я не собираюсь влипать ни в какие неприятности.

*

Утром лагерь жужжал, как рой москитов.

Трупик ребенка оказался вовсе не трупиком, а глиняной фигуркой. В камералке находку бережно очистили от земли — тут-то и прояснилось. Не такая большая ценность, как древние останки, но тоже не фунт изюму.

На завтраке к нам подсел профессор Джон.

— Весьма интересная находка! А какое состояние!

— Это идол? — спросил Фрэнк. — Или игрушка?

— Не то и не другое. Майя делали таких человечков, алушей, чтобы те охраняли поля. Делали из глины, редко из воска. — Профессор помассировал свой крючкообразный нос, будто собирался чихнуть. — Я поговорил с Юмой, нашей посудомойкой, она майя, — уточнил он для новичков. — Показал фотографии, и она подтвердила мои догадки. Ее старик был ах-меном, знахарем, он рассказывал ей об алушах. Не думаю, что сегодня кто-то использует алушей для защиты посевов. Все забывается, утрачивается.

— Ух ты! — сказала Шарил. — А как эти садовые гномики отваживали воров? Как пугало?

— Кидались камнями, насылали болезни, — ответил профессор.

— А-а, — протянула Эмили, — суеверия.

— Не суеверия, а верования. Для изготовления алуша шаман использовал кровь животных, затем хозяин мильпы клал фигурку под дерево или в ямку, оставлял подношения богам и уходил. Ночью алуш оживал…

— …и заступал на дежурство, — закончил Лотар.

Профессор кивнул, ничуть не обидевшись на то, что его перебили.

— Почему кровь именно животных? — спросил я.

— Чтобы алушу передались их свойства. Хотя по другой легенде, в рот алуша втиралась человеческая кровь, кровь мужчины, хозяина. — Профессор хлебнул остывшего кофе. — Повезло, что мы нашли целого алуша. Обычно их разбивали после сбора урожая.

Кто-то спросил зачем.

— Индейцы верили, что если этого не сделать, то поле зачахнет. Они находили место, где спит алуш — а он спал только в полдень, — и разбивали его камнем. А на следующий сезон лепили нового защитника.