Маленькие повести о великих писателях

Темень стояла беспросветная. Но глаза постепенно привыкли и стали различать очертания дома и окрестностей.

Во всей усадьбе стояла такая гулкая тишина, что даже в ушах звенело. Не успел Николенька сделать и шага по тропинке, как тишину нарушило тревожное ржание лошадей в конюшне. И сразу весь сад, весь мир, заполонили страшные звуки. Вокруг что-то потрескивало, шуршало, лопалось…

Волной по саду прошел порыв ветра, совсем рядом страшно захохотал филин. В ответ ему гулко ухнула сова. А со стороны пруда над тихой водой возник едва слышимый веселый девичий смех…

В оцепенении стоял маленький Николенька, судорожно решая, какую молитву читать, «Верую» или «Отче наш», чтоб отогнать от себя полуночную нечисть. Но неожиданно из-за облаков вышла яркая луна, и стало совсем светло.

Длинные-длинные тени от деревьев пересекали узкую дорожку к пруду. И совершенно оглушительно верещали цикады.

Переборов страх, Николенька осторожно двинулся вперед.

Ветки, как чьи-то цепкие, холодные руки цепляли за одежду. Тропинка то пропадала, а на ее месте возникал невесть откуда взявшийся трухлявый пень, то возникала вновь. Николенька шел.

Далее случилось невозможное, невероятное…

Грянул гром, и ослепительно вспыхнула молния. Луна опять спряталась за тучу. И стало совсем темно. Тропинка вовсе исчезла.

Николенька широко раскрыл рот и набрал в легкие,/ну, очень!/, много воздуха, чтоб закричать от страха во все горло, но вместо крика он неожиданно… слегка приподнялся над землей! И полетел!!!

Какая-то неведомая сила осторожно оторвала его от земли. И медленно закружила над садом, над прудом.

Плескались в пруду длинноволосые красавицы русалки. И тихим смехом манили Николеньку к себе:

— Мальчик! Мальчик!

— Иди к нам! С нами весело!

Но он вдохнул еще глубже. И поднялся выше. Еще выше. Над прудом, над деревьями и кустами. Над всей сонной Васильевкой!

И страшно. И радостно. И тревожно на душе.

— Маменька! Я летал!

— Летаешь, значит, растешь, — ворчала нянька, меняя холодные компрессы на его разгоряченном лбу.

— Я по-настоящему летал, маменька!

Целых два дня лежал в постели Николенька с жаром и бредом. Потный, слабенький, но беспрерывно улыбающийся.

И только настоянная на муравьях наливка бабушки Татьяны подняла его на ноги.

У многих великих писателей существует дурацкая манера. Чуть-что, швырять рукопись в огонь, в камин, в печку, в костер. Хлебом их не корми, дай спалить собственную рукопись. А предки потом переживай, что он там предал огню? Может, самое гениальное произведение. Всех времен и народов.

От кого пошла сия вредоносная мода, критики до сих пор не пришли к единому мнению. Ходят слухи, еще великий Сократ спалил все свои рукописи. Погреться ему, видите ли, захотелось средь холодной ночи. Потому и дошли до нас его изречения только в устном пересказе.

Николай Васильевич Гоголь, судя по всему, тоже в далеком детстве подцепил эту «подлую бациллу».

Маленьким Николенькой овладела одна, но пламенная страсть. Пламенная в буквальном смысле этого слова. Уж очень полюбил он всякие «ненужные» бумажки поджигать.

Едва выучившись писать, Николенька тут же ударился в поэзию. Множество стихов, и даже две поэмы, нашли свой последний приют в костре на окраине сада у сторожки Семена. Жаль! По слухам сам Капнист, чье имение находилось по соседству, прочитав стихи Николеньки, изрек; «Из него будет большой талант!».

«… гимназист он кто; все больше несурьезность в голове!»

Нежинскую гимназию высших наук князя Безбородки ученики с гордостью именовали «Лицеем», себя лицеистами. И хоть существовали в ней «чужеземные дни» когда полагалось обращаться к наставникам либо на французском, либо на немецком, на обед те же пироги с зайчатиной, что и в других гимназиях.

В первый день Николенька подвергся испытанию. Ученики обступили его со всех сторон, начали словами и подлыми тычками в спину выводить из себя. Обычно тот, кто принимал насмешки как должное, на время обучения терял всяческое уважение.

Несколько секунд Николенька, прищурившись, оглядывался, прицеливался. И вдруг неожиданно…

… лицо его посерело, и сильно вытянулось. Глаза страшно скосились к носу, брови разлетелись в разные стороны. Задрожав всем телом, он начал мелко щелкать зубами и выть волком.

Толпа учеников отпрянула. Кто-то тихо вскрикнул.

А Николенька мгновенно сбросил с себя маску «сумасшедшего волка» и весело расхохотался.

Толпа учеников облегченно выдохнула. Все обступили Николеньку. Только один стоял в стороне, хмурился. Нестор Кукольник. Будучи сыном директора гимназии, он всегда держался особняком. Положение обязывало. Другие хлопали Николеньку по плечам.

— Ну, брат! И напугал ты нас!

— Где так выучился притворяться?

Николенька скромно умолчал, что скопировал одного нищего с Сорочинской ярмарки. Того панически боялись, никто не задирал. Если кто и пытался, нищий тут же демонстрировал «сумасшедшего волка». Вся ярмарка считала его бесноватым, и только наблюдательный Николенька не верил. В самый разгар «буйства», нищий незаметно подмигнул ему, поскольку мальчик единственным на ярмарке раскусил секрет его самообороны.