Я села на кровать и положила ее ноги к себе на колени. Раньше мы так сидели по вторникам, когда смотрели телевизор. Я облокотилась о стену.
– Долли, – сказала я, – тебе нравится работать у Виты?
– Вообще-то, я работаю у Виты и
– И тебе нравится? – повторила я.
– Все дело в деньгах, да? Все потому, что у них много денег? – бесстрастным тоном проговорила она, а когда посмотрела на меня, в ее взгляде не было обычного равнодушия, как будто ей вдруг стала интересна моя реакция. Пристально глядя на меня, она продолжала: – У меня никогда не было столько денег. Они платят мне намного больше, чем даете вы с бабушкой. И я даже на одежду не трачу, Вита сама покупает мне новое, – она безразлично указала на шкаф, который, как мы обе знали, ломился от новых шмоток, и многие еще были в упаковке, лежали там, завернутые в папиросную бумагу, в пакетах и коробках. Она опустила руку и переплела пальцы на животе. – Я откладываю деньги. Там уже очень много, – она выжидающе смотрела на меня, но я не знала, что ответить.
– Молодец. Может, накопишь на университет.
Она безрадостно усмехнулась, но губы были по-прежнему сжаты и вытянуты в неподвижную прямую линию. Она снова уставилась в потолок.
– Я откладываю. Много, – она коснулась моей руки, отвлеклась и принялась разглядывать облупившийся лак – редкое и трогательное напоминание, что она была еще подростком. – Если спросишь обо мне сегодня Ролса, – она замолчала, по-прежнему разглядывая ногти, – он скажет, что я
Она подчеркнула слово «превосходно», медленно растягивая каждый слог. Вита тоже так делала, когда хотела что-то подчеркнуть. Начинала говорить так медленно, что ее слова становились пародией на саму себя. За счет этого подчеркивания ее речь звучала очень цинично, как у гостьи скучного приема, заявляющей, что ей «очень весело». Долли снова заговорила, но осеклась и словно стала ждать чего-то. Наконец она произнесла:
– А ты по мне скучаешь? Ви считает, тебе больше нравится одной. Говорит, тебе без разницы.
Провожая их в Лондон каждую субботу, я не могла думать ни о чем, кроме своей дочери. Тогда я еще не знала, что сегодняшний пятничный ужин станет последним. Что они начнут уезжать в Лондон на все выходные, а потом и с захватом будней. Что Долли станет все реже приезжать домой и, даже когда будет приезжать, с ней всегда будет Вита; они станут как супружеская пара, и одну без другой будет невозможно представить. Я смотрела, как каждую субботу они втроем отбывали на новой машине Ролло, несущейся по нашей тихой улице на полном газу; она была такая же красная, как его первая дурацкая машина, а из открытых окон лилась громкая диско-музыка. Вита садилась за руль, только если ехать было недалеко:
Сейчас, вспоминая те ранние утра, когда я стояла и смотрела, как моя дочь уезжает, я мысленно не позволяю себе стоять и молча наблюдать, как Долли уносится прочь. Я не стою у окна неподвижно, пока она спокойно садится в красную машину, а Ролло ловко захлопывает дверь одним движением руки. В моих грезах я бегу к ней, хватаю за руку (и она не возражает, как возразила бы в жизни, но падает в мои объятия) и утаскиваю в дом. Но даже в грезах у меня не получается вернуть обратно детей из «Лейквью», которых забирают из их слишком дорогого дома и разбрасывают по семьям незнакомцев, как соль.
– Долли, конечно, я по тебе скучаю. Мне хотелось бы, чтобы ты жила дома. Но ты так хотела уехать с ними, – ответила я.
– Мне кажется, я им очень нужна, понимаешь? – она снисходительно улыбнулась, как любящая мать. – Ролс говорит, что Ви счастлива, только когда я рядом. Даже если мы просто сидим дома. Говорит, что не знает, что бы она без меня делала. И он тоже.
– А в чем заключается работа? Отвечаешь на звонки? Принимаешь доставки? Тебе это поручили? – мне правда было интересно, чем она занималась весь день.
Долли вздрогнула, будто ей влепили пощечину.