Маленький человек. Сборник

– Между людьми да. А вот истинная любовь, чистая и безгрешная – это любовь бога. Кстати, рекомендую почитать на эту тему, откроете много нового, – он полез в сумку, – есть один великий человек, новое воплощение Иисуса Христа. Возьмите, вам откроется смысл жизни и смерти, – и сунул мне в руки журнал. «Свет во тьме» – звучало его название.

Старики тем временем двинулись по проходу, собирая мелочь. Я тоже бросила им несколько рублей.

– Что я больше всего ненавижу в людях, – заметил мой сосед, – так это жлобство. Надо же, скоро в гроб, а всё ходят и ходят. За лишнюю копейку удавятся.

– Вы думаете, это они из-за денег делают?

– Ну, не из любви же к искусству!

Мы вышли на одной станции. Мой попутчик взял с меня слово, что я непременно прочитаю подаренный мне журнал и даже написал на нём свой телефон и адрес, где проходят встречи их общества. Потом долго объяснял сущность «исконной веры». Наконец, подошёл мой автобус, и мы распрощались.

Я бросила журнал в урну и быстро прошла в салон.

– Холодно сегодня.

Я обернулась. Рядом со мной сидел тот самый старик из электрички. Говорил он совсем не так, как пел, глухо и невыразительно.

– Здесь холодно очень, – продолжал он. – Я мёрзну всё время. Может, от старости. Мы ведь с Раечкой, женой моей, раньше в Новороссийске жили. У нас там и родственники и друзья все остались. А здесь сын. Вот мы двадцать лет назад и переехали. Зачем переехали? Никого знакомых не завели, а сын от нас совсем отказался.

Я не знала, что сказать. Но, казалось, старику совсем не нужен собеседник. Было достаточно молчаливого слушателя.

– Раечка моя уже семь лет как на небесах. Думал, не переживу её смерть. Всё-таки пятьдесят два года вместе. Знаете, как у Асадова: «Сквозь звёздный мрак, сквозь истину и ложь, сквозь боль и мрак и сквозь ветра потерь мне кажется, что ты ещё придёшь и тихо-тихо постучишься в дверь». Моя Раечка очень его любила, все стихи наизусть знала, и я заодно выучил.

Полупустой автобус скользил по прикрытым первым снегом улицам. Тишина. Время словно остановилось, и никак не хотело двигаться дальше.

– Я тогда, действительно, хотел умереть. Не ел, не пил. Только лежал целыми днями, уставясь в потолок, и звал её. На девятый день она пришла. Села на кровать и стала гладить мою руку. «Я всегда с тобой, – сказала она. – Даже если ты меня не видишь».

Его губы задрожали. Плачет? Или только кажется?

– Она просила меня немного потерпеть, говорила, что мы встретимся там, наверху. И я сказал, что буду ждать. А потом вспомнил её любимые строчки: «Я могу тебя очень ждать, долго-долго и верно-верно, и ночами могу не спать год и два, и всю жизнь, наверно». Она улыбнулась, поцеловала меня в щёку и исчезла.

Пошёл снег. Стало как-то трогательно грустно, захотелось обнять этого старика, утешить словно маленького ребёнка.

– Вот я и жду, – закончил он. – И никак не дождусь. Я теперь почти не могу находиться в квартире. Там она, моя Раечка, её запах, её книги, одежда… – помолчал немного, – кстати, приходите вечером в ДК. Я пою в ансамбле. Сегодня в семь наш творческий вечер.

Я пообещала прийти. Дальше мы ехали молча.

«Зачем же он ходит по электричкам? – думала я, – не из-за денег, это точно. А, может быть, все эти поездки, репетиции и концерты в ДК только лишь для того, чтобы не оставаться один на один с жуткой пустотой квартиры, где каждая вещь напоминает о ней, ушедшей…»

И не осталось никого

Его не очень пугало одиночество. За долгие годы он даже привык к нему. Вставал рано, в половине шестого. Съедал сваренное вкрутую яйцо и усаживался на балконе наблюдать за выплывающей из темноты улицей.

– Здравствуй, Михал Петрович! – кричала со двора Люська. Усталая плелась она домой после тяжёлой ночной смены. Где она теперь? Её дом, соседнюю пятиэтажку, снесли. Всю улицу ровняют с землёй, скоро и до него доберутся.

Часов в десять можно взять сумку и, выудив из тумбочки несколько потрёпанных купюр, отправиться в магазин за какой-нибудь мелочью. Любимое развлечение старика. Даже телевизор не доставляет столько удовольствия сколько разговор с Натальей, разменявшей за прилавком не один десяток лет.

Давным-давно на пятидесятилетнем юбилее поднимали тост: «Встретимся на твоём столетии!» Михаил Петрович смеялся: «Столько не живут».

Через три месяца ему исполнится ровно сто лет, но никого, желавшего ему тогда долголетия, уже нет на этом свете. С ним случилось самое страшное – он пережил всех: жену, друзей, детей и внуков. Был только один правнук, не подозревающий о его существовании.

После смерти жены старик тосковал не по вкусным блюдам, не по выстиранной и тщательно выглаженной одежде, не по тому особенному запаху чистоты в квартире, который умела создавать только его Галя. Мучило другое: не с кем обсудить прочитанную статью, некому пожаловаться на стреляющую боль в правом ухе, некому рассказать последние городские новости. Иногда, когда не находилось других собеседников, Михаил Петрович беседовал сам с собой.