Маленький друг

Ну почему она такая злобная? Почему она не может вести себя так, чтобы все ей были довольны? Гарриет все ругала себя, и колючие, неприятные мысли крутились у нее в голове даже после того, как она встала с дивана и поплелась спать. Ей было стыдно и горько не только из-за матери и не только из-за того, что происходило с ней сейчас, она винила себя во многом, и мучительнее всего было думать об Иде. А что если с Идой случится удар? Или ее собьет машина? Теперь-то Гарриет знала, и такое бывает: люди умирают, вот просто так, берут и падают замертво. Известит ли их тогда дочь Иды? Или, что куда вероятнее, решит, что дома у Гарриет до Иды никому и дела нет?

Укрывшись кусачим вязаным пледом, Гарриет крутилась, вертелась, выкрикивала во сне приказы и обвинения. То и дело комнату озаряли голубые вспышки августовских молний. Никогда она не забудет, как ее мать обошлась с Идой, никогда не забудет, никогда-никогда не простит. Но хоть она и злилась на мать, остаться безучастной к саднящей тоске матери у нее – почти – не получалось.

А уж когда мать начинала притворяться, что все в порядке, Гарриет делалось совсем невмоготу. Она сновала по дому в пижаме, вела себя будто какая-то пустоголовая бэбиситтерша, запрыгивала с размаху на диван к дочерям, которые, что и сказать, не знали, предлагала “поразвлечься”, как будто они все такие подружки, не разлей вода. На щеках у нее горел румянец, глаза сверкали, но за этим оживлением крылся какой-то до боли отчаянный надрыв, и Гарриет, глядя на нее, чуть не плакала. Мать предлагала поиграть в карты. Мать предлагала сварить ирисок – ирисок! Мать предлагала посмотреть телевизор. Предлагала поесть стейков в “Загородном клубе” – совершенно нелепая идея, тем более что ресторан при клубе по понедельникам и вовсе был закрыт, и придет же такое в голову. И она без конца приставала к Гарриет с пугающими расспросами. “Купить тебе бюстгальтер?” – спрашивала она. Или: “Может, пригласишь в гости подружку?” Или: “Хочешь, съездим к папе в Нэшвилл?”

– Давай устроим тебе праздник, – предложила она Гарриет.

– Праздник? – настороженно переспросила Гарриет.

– Ну да, маленький праздник – с кока-колой, мороженым, позовешь одноклассниц в гости.

Гарриет от ужаса потеряла дар речи.

– Тебе нужно… общаться с другими людьми. Со сверстниками. Приглашать их домой.

– Зачем?

Мать только отмахнулась:

– Ты уже почти старшеклассница, – сказала она. – Первый бал не за горами. Чирлидерство еще, конкурсы красоты.

“Конкурсы красоты?!” – изумилась Гарриет.

– У тебя сейчас начинается самая благодатная пора. Мне кажется, Гарриет, в старших классах ты наконец расцветешь.

Гарриет даже не знала, что на это ответить.

– Это все из-за того, как ты одеваешься, да? – мать умоляюще взглянула на Гарриет. – Ты поэтому не хочешь домой подружек звать?

– Нет!

– Давай съездим в Мемфис. Накупим тебе симпатичных платьиц. И пусть папа платит!

Даже Эллисон, похоже, устала от этих перепадов материнского настроения, потому что она постоянно, никому ничего не говоря, стала где-то пропадать вечерами. Телефон теперь звонил чаще. Уже второй раз за неделю Гарриет разговаривала с какой-то Труди, которая просила позвать Эллисон. Гарриет не спрашивала, кто такая эта Труди, да и знать ей не очень-то хотелось, но в окно проследила за тем, как Труди (темная фигурка в коричневом “крайслере”) заехала за Эллисон, которая уже поджидала ее, стоя босиком возле обочины.

Заезжал за ней и Пем в своем небесно-голубом “кадиллаке” – с Гарриет они даже не здоровались и с собой не звали. “Кадиллак”, взревев, отъезжал от дома, а Гарриет усаживалась на подоконник в темной спальне и разглядывала пасмурное небо над железнодорожными путями. Вдали светились огоньки – фонари на бейсбольном поле, вывеска “У Джамбо”. Куда ехали Пембертон и Эллисон, когда машина исчезала в темноте, что такого могли они говорить друг другу? Улица еще не просохла после вечернего ливня, луна сияла сквозь дыру в грозовых облаках, рваные края которых были залиты мертвенно-белым, ослепительным светом. А там дальше – за разломом в небе – ясная высь: холодные звезды, бесконечные расстояния. Все равно что смотреть в чистое озерцо, на первый взгляд совсем мелкое, каких-нибудь пару дюймов глубиной, но бросишь монетку в зеркальную воду, и она все падает, падает – целую вечность – и все никак не долетит до дна.

– Какой у Иды адрес? – однажды утром спросила Гарриет. – Я хочу ей написать, рассказать про Либби.

Дома было жарко и тихо, грязное белье огромной неприглядной кучей лежало на стиральной машинке. Эллисон подняла взгляд от миски с хлопьями, безучастно посмотрела на Гарриет.

– Быть не может, – Гарриет отказывалась в это верить.

Эллисон отвернулась. Она теперь густо подводила глаза, и вид у нее от этого делался уклончивый, нелюдимый.

– Только не говори, что не взяла у нее адрес! Ты нормальная вообще?

– Она мне его не давала.

– А ты спрашивала?

Молчание.

– Спрашивала или нет? Ну почему ты такая?

– Она знает, где мы живем, – сказала Эллисон. – Захочет – напишет.