Маленький друг

“Нет, с этим говном пора завязывать”. Всего-то и нужно, думал Дэнни – всем телом ощущая, как у него над ухом нудно, на одной ноте жужжит муха, будто зажевало кассету в каком-то сраном бесконечном кошмаре, – всего-то и нужно, не рассиживаясь, завязать с дурью, денек-другой проспаться. “Я могу стырить наркоту и свалить из города, пока он тут сидит на голом полу, бубнит что-то про радиоволны да потрошит тостеры отверткой…”

– Электроны разрушают мозг, – сказал Фариш.

С этим словами он так зыркнул на Дэнни, как будто подозревал, что Дэнни с ним не по всем пунктам согласен.

У Дэнни кружилась голова. Он каждый час закидывался, а тут уж сколько времени прошло. Очень скоро без дозы его срубит, затрепыхается перегруженное сердце, ниточка пульса будет еле прощупываться, и Дэнни опять чуть не чокнется от страха, что пульс возьмет и пропадет совсем, потому что перестаешь спать, и сон – это уже не сон, тогда его не одолеешь, он прорвет все заслоны, нахлынет и вышибет из тебя дух, встанет черной стеной, и будет казаться, что не сон это, а смерть.

– А что такое радиоволны? – спросил Фариш.

Это они с Фаришем уже проходили.

– Электроны.

– Вот именно, дурья твоя башка! – Фариш глядел на него безумными глазами Чарли Мэнсона, он подался к Дэнни, с неожиданной яростью застучал себе по голове. – Электроны! Электроны!

Блеснула отвертка, и вдруг – бум! – на Дэнни будто холодным ветром из будущего повеяло, он словно кино смотрел на огромном экране. увидел, как лежит на своей промокшей от пота узкой кроватке, в полной отключке, слабый и беззащитный. Тикают часы, подрагивают занавески. И тут – скрип – медленно-медленно отворяется дверь трейлера, и Фариш тихонько крадется к кровати, а в руке у него – тесак.

– Нет! – вскрикнул он, открыл глаза и увидел, что Фариш сверлит его зрячим глазом не хуже дрели.

Они уставились друг на друга – странный, затянувшийся миг. Наконец Фариш рявкнул:

– На руку глянь! Ты чего наделал?

Дэнни затрясся, растерянно вскинул обе руки и увидел, что большой палец залит кровью – он содрал заусенец.

– Ты, брат, береги себя, – сказал Фариш.

Утром одетая в строгий синий костюм Эди заехала за матерью Гарриет, чтобы везти ее завтракать, ей еще потом к десяти нужно было успеть на встречу с бухгалтером. О завтраке этом Эди с Шарлоттой договаривалась еще три дня назад, тогда Гарриет позвала мать к телефону, но свою трубку положила не сразу, поэтому часть разговора ей удалось подслушать. Эди сказала, что у нее к Шарлотте очень личный разговор, что это очень важно и по телефону она это обсуждать не хочет. Теперь Эди стояла в коридоре, отказывалась присесть и все поглядывала то на часы, то на лестницу.

– Так и завтрак подавать перестанут, пока мы туда доберемся, – сказала она, сложила руки на груди и нетерпеливо прищелкнула языком – тцк, тцк, тцк.

Лицо у нее было бледное, напудренное, а губы (бантик, резко очерченный восковой алой помадой, которую Эди обычно приберегала для церкви) и вовсе казались не женскими, а напоминали скорее тоненький, поджатый ротик Лемуана д’Ибервилля с гравюры из учебника Гарриет по истории Миссисипи. На Эди был приталенный пиджак с рукавами три четверти – очень строгий, но, впрочем, по-старомодному элегантный, Эди в нем (говорила Либби) походила на миссис Симпсон, которая вышла замуж за английского короля.

Гарриет, которая растянулась у подножья лестницы и, надувшись, разглядывала ковер, вскинула голову, выпалила:

– Ну ПОЧЕМУ вы меня с собой не берете?

– Потому что, – ответила Эди, – нам с твоей матерью нужно кое-что обсудить.

– Я буду тихо сидеть!

– Наедине. Только нам двоим. – Эди свирепо глянула на Гарриет ясными ледяными глазами. – Да и нельзя никуда идти в таком виде. Полезай-ка в ванну, помойся.

– А если я помоюсь, ты мне блинчиков принесешь?

– Ой, мама, – Шарлотта – в мятом платье, с мокрыми волосами – сбежала вниз по ступенькам. – Прости, пожалуйста. Я…

– Ничего, все нормально, – сказала Эди, хотя по голосу было слышно – нет тут ничего нормального, совсем ничего.

Они уехали. Гарриет, окончательно разобидевшись, провожала их взглядом сквозь пыльные кисейные занавески.

Эллисон еще не спускалась, спала. Она вчера поздно вернулась. Дома было тихо, как в подводной лодке, звуки издавали только разные приборы – тикали часы, пыхтел старенький вентилятор, гудел водонагреватель.

На кухонной стойке лежала коробка соленых крекеров, которые купили еще до того, как уехала Ида и умерла Либби. Гарриет свернулась клубочком в Идином кресле, сжевала несколько крекеров. Если закрыть глаза и вдохнуть поглубже, еще можно было учуять запах Иды, но если слишком сильно принюхиваться, запах тотчас же пропадал, ускользал. Сегодня Гарриет впервые с того самого утра, когда она уехала в лагерь на озере Селби, проснувшись, не плакала и даже не хотела плакать, но хоть глаза у нее были сухие, а голова – ясная, места она себе не находила, и дом затих, будто ждал, пока что-нибудь случится.