Маленький друг

Приемный покой дрожал и переливался, будто во сне. Все было чересчур ярким – кажется, что так и сверкает чистотой, но приглядишься и видишь, что стулья потертые и заляпанные. Эллисон читала потрепанный детский журнал, напротив нее сидел понурившийся старик, с которым безуспешно пытались разговаривать две официального вида женщины с бейджиками на одежде. Старик, будто пьяный, завалился вперед и таращился в пол, зажав руки между коленями, а его щегольская, похожая на тирольскую шляпа съехала ему на один глаз.

– Она и слушать никого не станет, – повторял он, покачивая головой, – она себя совсем не бережет.

Женщины переглянулись. Одна уселась рядом со стариком.

Потом вдруг стало темно, и Гарриет шагала в одиночестве по странному городу с высокими зданиями. Нужно было успеть до закрытия сдать книги в библиотеку, но улицы становились все уже и уже, и вскоре, когда они стали в фут шириной, Гарриет остановилась перед огромной кучей камней. Нужно найти телефон, думала она.

– Гарриет!

Эди. Она теперь стояла, а не склонялась над ней. Из вращающихся дверей вышла медсестра, которая везла кресло-каталку.

Медсестра была молодая, пухленькая и симпатичная: черная тушь, на веках – жирные черные стрелки вразлет, и много-премного румян, которые, заезжая на внешний уголок глаза, розовым полумесяцем тянулись от щек до висков и (думала Гарриет) делали ее похожей на певиц из пекинской оперы. Дождливыми вечерами Гарриет, бывало, лежала на полу у Тэтти дома и разглядывала картинки в “Японском театре кабуки” или иллюстрированное издание “Путешествий Марко Поло” 1880 года. Кубла-хан в расписном паланкине, маски и драконы, страницы с золотым обрезом и папиросная бумага, вся Япония, весь Китай уместились в узеньком “миссионерском”[49] книжном шкафу, который стоял у подножия лестницы.

Они поплыли по ярко освещенному коридору. И водонапорная башня, и плававшее в воде тело уже превратились в какой-то полузабытый сон, и теперь от него почти ничего не осталось, кроме колик в животе (которые то и дело накатывали колючими спазмами) и невыносимой головной боли. Тошнило ее от того, что она наглоталась воды, и Гарриет знала, что должна им об этом сказать, им нужно это знать, чтобы ее вылечить, но нет, говорить нельзя, думала она, ни за что.

Приняв решение молчать, она мигом успокоилась, захотела спать. Медсестра, которая везла Гарриет по сверкающему космическому коридору, нагнулась и потрепала ее по щеке, и Гарриет, больная, присмиревшая, молча это стерпела. Рука была мягкая, прохладная, в золотых кольцах.

– Все хорошо? – спросила медсестра, вкатила коляску в узкий, наполовину отгороженный коридорчик (Эди торопливо шла за ними следом, цокала каблуками по плиткам) и задвинула ширму.

Гарриет пришлось влезть в больничную пижаму, лечь на хрустящую бумажную простыню и подождать, пока медсестра измерит ей температуру…

боже правый

да, девочка ваша приболела

…и возьмет у нее кровь. Потом она села и послушно выпила крохотный стаканчик какого-то лекарства, по вкусу похожего на известь: медсестра сказала, что это для желудка. Эди сидела напротив, возле стеклянного шкафчика с лекарствами и весов с металлической кареткой. Когда медсестра отдернула ширму и куда-то ушла, они с Гарриет остались вдвоем, и Эди что-то у нее спросила, но Гарриет, начав отвечать, не договорила, потому что она не только сидела в больнице, чувствуя во рту привкус извести, но и плавала в холодной реке, вода в которой неприятно, серебристо лоснилась, будто была покрыта нефтяной пленкой, светила луна, и подводное течение дернуло ее за ноги, утащило за собой, и какой-то жуткий старик в мокрой меховой шапке бежал по берегу и кричал что-то, чего она никак не могла разобрать.

– Так. Сядь, пожалуйста.

Гарриет уставилась на незнакомца в белом халате. Он не был американцем, он был индиец из Индии: иссиня-черные волосы, печальный полусонный взгляд. Он спросил ее, знает ли она, как ее зовут и где она находится, посветил фонариком ей в лицо, осмотрел ее глаза, нос и уши, холодными пальцами пощупал живот и подмышки, от чего Гарриет передернуло.

– первый припадок?

Опять это слово.

– Да.

– Ты не ела, не нюхала ничего странного? – спросил доктор у Гарриет.

Он глядел на нее внимательными темными глазами, и Гарриет сделалось не по себе. Она помотала головой – нет, мол.

Врач осторожно, одним пальцем, приподнял ее подбородок. Гарриет заметила, как у него дрогнули ноздри.

– Горло болит? – спросил он бархатным голосом.

Откуда-то издалека раздался испуганный голос Эди:

– Господи боже, что это у нее на шее такое?

– Нарушение пигментации, – ответил доктор, провел по ее шее пальцем, потом с силой на нее надавил. – Вот так – больно?

Гарриет что-то промычала в ответ. Болело у нее даже не горло, а шея. И к носу, по которому попало пистолетом, было даже больно прикоснуться, но на ее нос никто почему-то внимания не обращал, хотя Гарриет казалось, будто его раздуло.