Маленький друг

Но Гарриет сказала это, только чтобы перед ним не опозориться. Гарриет с Эллисон никогда не жаловались на Иду, более того – даже когда Гарриет злилась и обижалась на Иду, она часто врала матери и брала вину на себя, лишь бы Иде не попало. Дома у Гарриет все было устроено не так, как у Хили. Хили, равно как и Пембертон до него, гордился тем, что их матери приходится каждый год-другой искать новую домработницу, потому что с ним трудно сладить, и домработниц вместе с Пемом они выжили, наверное, с десяток. Какая Хили разница, кто там у них дома смотрит телевизор, когда он приходит домой из школы – Роберта, Рамона, Ширли, Руби или Эсси Ли? Но Ида была незыблемым центром, вокруг которого вертелся мир Гарриет: обожаемая незаменимая ворчунья с мягкими ручищами, громадными влажными глазами навыкате и такой улыбкой, что Гарриет казалось: до Иды в мире никто не улыбался. Гарриет было до боли обидно видеть, как пренебрежительно мать иногда обращается с Идой, как будто в их жизни она случайный человек, а не важнейшая ее часть. Мать Гарриет, случалось, истерила, рыдала, металась по кухне и в запале могла наговорить лишнего (в чем, правда, всякий раз раскаивалась). Сильнее всего Гарриет боялась, что Иду рассчитают (или – куда вероятнее – она сама разозлится и уйдет, потому как Ида вечно бурчала, что мать Гарриет ей мало платит), но об этом она даже думать себе запрещала.

В куче скользких комков фольги Гарриет углядела виноградный фруктовый лед. Кое-как она вытащила его наружу, с завистью вспоминая морозилку у Хили дома, которая была под завязку набита эскимо, замороженными пиццами, пирогами с курицей и всеми видами “телеужинов”, какие только есть на свете.

Держа фруктовый лед за палочку, Гарриет вышла на крыльцо – вернуть стул на место она даже не удосужилась – и завалилась на качели с “Книгой джунглей”. День догорал. Сочная зелень в саду сначала стала лиловой, а затем и вовсе потускнела до сизой черноты, заверещали цикады, и в темных разросшихся кустах возле забора миссис Фонтейн пару раз осторожно мигнули светлячки.

Гарриет рассеянно уронила на пол палочку от фруктового льда. Она с полчаса пролежала не двигаясь. Затылком она упиралась в деревянный подлокотник качелей, чертовски неудобно выгнув шею, однако позы все равно не меняла и только все ближе и ближе подносила книгу к глазам.

Наконец стало совсем темно. В затылке у Гарриет закололо, а на глаза как будто кто-то давил изнутри, но она по-прежнему не двигалась с места, хотя у нее давно затекла и шея, и все тело. Отдельные куски “Книги джунглей” она знала почти наизусть: когда Багира и Балу учат маленького Маугли и когда они вместе с Каа нападают на бандерлогов. Дальше этого, когда Маугли начинал тяготиться жизнью в джунглях и приключений становилось меньше, она, бывало, даже не дочитывала.

Ей не нравились детские книжки, в которых дети взрослели, потому что это самое “взросление” (что в книжках, что в реальной жизни) всегда означало, что герои самым непонятным образом скучнели прямо на глазах; ни с того ни с сего мальчики и девочки ради какой-то глупой любви забрасывали все приключения, женились, обзаводились семьями и начинали себя вести как тупые коровы.

Кто-то жарил стейки на гриле. Пахло вкусно. Шея у Гарриет ныла все сильнее, но хоть она и напрягала изо всех сил глаза, чтобы хоть что-то разобрать в темноте, ей почему-то все равно не хотелось вставать и включать свет. Она то и дело отвлекалась от книги, бездумно скользила взглядом по верхушкам соседних кустов, будто ее мысли кто-то разматывал, как клубок кусачей черной шерсти, а потом дергал за нитки и снова привязывал к книжке.

Где-то в самом сердце джунглей спал вечным сном заброшенный город: руины храмов, заросшие лианами фонтаны и террасы, обветшалые комнаты с горами золота и бриллиантов, до которых никому, в том числе и Маугли, не было дела. В развалинах жили змеи, которых питон Каа несколько презрительно звал Ядовитым Народцем. Она читала, и джунгли из книжки про Маугли украдкой просачивались во влажную, полутропическую тьму двора, наполняя его дикой, сумрачной опасностью: надрываются лягушки, заходятся криком птицы в увитых плющом кронах. Маугли был мальчик, и еще – Маугли был волк. А она, Гарриет, была самой собой – и в то же время кем-то еще.

Над ней скользнули черные крылья. Пустота. Мысли Гарриет приземлились, потихоньку улеглись. Вдруг она поняла, что не помнит, сколько уже пролежала тут, на качелях. Почему она не в кровати? Уже очень поздно? Ее мысли заволокло темнотой… черный ветер… холод.

Она вздрогнула, да так сильно, что накренились качели – что-то прошелестело прямо у нее перед лицом, что-то скользкое, дрожащее, у нее перехватило дух.

Она бешено замахала руками, забарахталась, так что качели заскрипели, а сама она перестала понимать, где пол, где потолок, пока наконец до нее, как будто издалека, не дошло: раздавшийся шлепок – это ее упавшая библиотечная книга.