Маленький друг

Гарриет успокоилась, утихла. Тряска унялась, потолочные доски над головой проносились все медленнее, и наконец качели замерли. Гарриет лежала в звонкой тишине и размышляла. Если б она тогда не пришла, птица все равно погибла бы, но это никак не отменяло того, что убила дрозда именно она.

Раскрытая книга валялась на полу. Гарриет перекатилась на живот, подняла ее. Из-за угла вырулила машина, свернула на Джордж-стрит и обдала веранду лучом фар, осветив картинку с Белой Коброй, которая выскочила на Гарриет, будто дорожный знак посреди ночи. Под картинкой было написано:

Много лет назад они пришли, чтоб забрать мое сокровище. Я поговорила с ними во тьме, и с тех пор они не шевелились.

Гарриет перевернулась обратно на спину и долгое время не шевелилась сама, потом, скрипнув качелями, встала, потянулась. Прихрамывая, она вошла в залитую светом столовую, где в полном одиночестве сидела Эллисон и доедала из белой миски холодное картофельное пюре.

Замри, о дитя, ибо я есмь Смерть. Это сказала еще одна кобра из какой-то другой книжки Киплинга. Кобры в его повестях всегда были безжалостны, но как же прекрасно они говорили, словно злые цари из Ветхого Завета.

Гарриет прошла на кухню, к висевшему на стене телефону и набрала номер Хили. Четыре звонка. Пять. Наконец кто-то снял трубку. На заднем плане какой-то гам.

– Нет, лучше сними, – сказала кому-то мать Хили. – Алло?

– Это Гарриет. Могу ли я поговорить с Хили?

– Гарриет! Ну, конечно, котик…

Трубку шлепнули на стол. Глаза у Гарриет все никак не могли привыкнуть к свету, и она моргала, глядя на стоявший возле холодильника стул. Ласковые прозвища, которыми ее награждала мать Хили, вечно выбивали ее из колеи: обычно никому и в голову не приходило звать Гарриет “котиком”.

Какой-то шум, по полу чиркнули ножки стула, издевательски хохотнул Пембертон. Все эти звуки тотчас же перекрыл обиженный, пронзительный вопль Хили.

Хлопнула дверь.

– Алё! – тон у него был грубоватый, но радостный. – Гарриет? Она прижала трубку плечом, развернулась, уставилась в стену.

– Хили, как думаешь, мы с тобой сумеем поймать ядовитую змею? Ответом ей было восхищенное молчание, и Гарриет с удовольствием поняла, что Хили сразу догадался, что у нее на уме.

– Медноголовку? Или медноголового щитомордника? Кто ядовитее?

Несколько часов спустя они в полной темноте сидели на заднем крыльце у Гарриет. Хили чуть с ума не сошел, дожидаясь, когда разойдутся гости и можно будет сбежать сюда. Мать Хили, заметив, что у младшего сына вдруг самым подозрительным образом пропал аппетит, вбила себе в голову, что у него запор – унизительно долго расспрашивала, как именно он ходит в туалет, и предлагала слабительные. Наконец она поцеловала его, пожелала спокойной ночи и с неохотой отпустила; они с отцом поднялись в спальню, а взбудораженный Хили еще с полчаса пролежал в кровати, не шевелясь, не смыкая глаз – чувство было такое, будто он махом выпил галлон кока-колы, или только что посмотрел новый фильм про Джеймса Бонда, или как будто сегодня сочельник.

Чувство это только усилилось, когда ему пришлось тайком выбираться из дома – прокрасться на цыпочках по коридору, потихоньку, маленькими рывками, открыть скрипучую дверь на задний двор. После жужжащей кондиционированной прохлады ночной воздух навалился на него горячей массой, волосы прилипли к шее, стало тяжело дышать. Гарриет сидела на нижней ступеньке, уткнувшись подбородком в колени, и жевала куриную ножку, которую Хили вынес ей из дома.

– А чем медноголовка отличается от щитомордника? – спросила она. В лунном свете было видно, что рот у нее немного блестит от жира.

– Я вообще сначала думал, что ничем, – ответил Хили. Он был как в дурмане.

– Медноголовки совсем другие. Это медноголовый щитомордник с мокасиновым – одна и та же змея.

– Водяной мокасин может и на человека наброситься, – радостно сказал Хили, слово в слово повторив то, что ему пару часов назад рассказал Пембертон, когда Хили пристал к нему с расспросами. Хили до смерти боялся змей, не мог даже смотреть на их изображения в энциклопедии. – Они прямо злобные.

– А они все время в воде сидят?

– Медноголовка длиной где-то фута два, очень тонкая и прямо очень красная, – Хили не знал, как ответить на ее вопрос и поэтому снова начал пересказывать то, что ему сообщил Пембертон. – Она воду не любит.

– Тогда, может, ее легче будет поймать?

– Ну да, – сказал Хили, хотя ничего он, конечно, не знал.

Стоило Хили увидеть змею, неважно какого цвета или длины, он сразу безошибочно определял – по одной точке или бугорку на голове – ядовитая змея или нет, но на этом его знания заканчивались. Он любую ядовитую змею звал водяным мокасином, а если видел ядовитую змею на суше, то считал, что это тоже водяной мокасин, просто он сейчас не в воде.