Маленький клоун с оранжевым носом

уперся ладонями мне в грудь, будто хотел оттолкнуть. Потом руки его упали, я обнял мальчика и почувствовал, как мелкомелко дрожат его плечи — он плакал? Я не мог понять, не видел, так мы и стояли какое-то время. Мне казалось — очень долго, хотя на самом деле прошло, наверно, не больше минуты.

— Так ты ел что-нибудь сегодня? — решительно спросил я, взял Игоря за плечи и повел к постели. Усадил на край кровати и сел перед ним на корточки. Я хотел видеть его глаза, но он отводил взгляд.

— Нет, — сказал он наконец. — Не могу. Тошнит.

— Этот полицейский, — сказал я. — Учитель. Он не очень к тебе приставал?

— Кто? — переспросил Игорь, он никак не мог вернуться из собственного мира, куда ушел, чтобы не видеть, не слышать происходившего.

— Учитель, — повторил я. — Это у него фамилия такая.

— А… — сказал Игорь. — Он мне тоже сказал. А я не понял. Подумал: учитель, из школы. Подумал: зачем он врет, ведь он из миштары…[1]

Игорю, приехавшему в Израиль в трехлетнем возрасте, было легче говорить на иврите, как в школе, как с друзьями, но дома с ним говорили только по-русски, Алик пытался запрещать сыну вставлять в свою речь ивритские слова, наказывал, бывало: нельзя; чтобы ребенок совсем забыл язык; Игорь и не забывал, но заставить его обходиться дома без иврита никто из домашних таки не смог.

— О чем он тебя спрашивал?

— Что? — Игорь был заторможен, я не мог задать ему нужных вопросов и вынужденно говорил о том, что меня не очень интересовало, но могло помочь мальчику прийти в себя.

— Из школы к тебе кто-нибудь приходил сегодня?

— Из школы… Нет Да. Игаль и Шмулик, мама сказала, что я сплю…

— Закрыть окно? — спросил я. — Дует.

Ветерок действительно стал сильнее, и колокольчики на шкафу зазвенели на очень высокой ноте, звук был красивым, но сейчас действовал на нервы.

— Да, — сказал Игорь. — Цильцуль…[2]

* **

И добавил:

— Колокол.

Он сказал это по ошибке, или для него нежные колокольчики действительно звучали, подобно набату? Понимал ли он разницу между «колокольчиком» и «колоколом»? В другое время я бы непременно спросил, и если Игорь спутал слова, объяснил бы разницу, так мы всегда поступали.

— Да, — сказал я, поднялся и сдвинул створки окна, воздух с улицы шел тяжелый, густой какой-то, не вечерняя прохлада, а дневной зной — если закрыть глаза, можно было подумать, что на улице полдень. Странная погода. Впрочем, я уж совсем ко всему начал относиться с подозрением: Обычный хамсин.

Колокольчики еще раз звякнули и замолкли.

Игорь сидел на кровати, положив ладони между колен и опустив голову. Надо было спросить наконец, а я не мог.

К черту, подумал я. Не сейчас. Потом как-нибудь.

Потом он забудет. Я слишком хорошо знал Алика, слишком хорошо знал, как у него это происходило.

— Шотер*… — сказал Игорь, не поднимая головы. — Он дурак.

— Да? — сказал я осторожно.

— Он думает, это мама.

Внимание. Сейчас нужно точно подбирать слова, особенно если учесть, что не всякое русское слово Игорь понимает правильно.

— Мама?

— Рацхаото**.

Нужно, чтобы он говорил по-русски. Иначе разговора не получится, каждое слово придется интерпретировать, а мне нужно было знать абсолютно точно.

— Не понимаю, — сказал я. — Ты знаешь, с ивритом у меня проблемы.

Игорь поднял на меня тяжелый взгляд. «Не строй из себя Незнайку, — говорил он, — разве я не слышал, как ты говоришь на иврите?»

— Мама, — сказал он. — Убила папу. Дурак.

— Дурак, — согласился я. — То есть… Не дурак, конечно, просто он ошибается. Он не знал маму. Не знал папу. Не знал, как они друг друга любили. Ничего не знал.

— Тогда молчал бы. Резонно.

— Такая у него работа, — вздохнул я. — Он хочет понять, кто это сделал. Кто-то же сделал это. Конечно, не мама. Не бабушка. Не… — я помедлил, — не ты.

Взгляд Игоря стал совершенно непонимающим.

— И не я. Я был на балконе и, к сожалению, вообще не видел, как это…

— Никто не видел, — сказал Игорь странным голосом, почти не разжимая губ.

— Кроме тебя, — твердо сказал я. То есть я хотел, чтобы мой голос звучал твердо. Так твердо, чтобы Игорь понял: мне все известно, но чтобы не испугался, не ушел в себя, не закрылся окончательно. Если не получится, если он спрячется в скорлупу, как это часто делал Алик, если придется все отложить на другой день, то он может забыть самое главное, то, что сейчас кажется ему второстепенным, он еще не способен отличить нужное в собственной памяти от лишнего, Алик тоже был таким в его возрасте. Мне обязательно нужно было довести разговор до конца сейчас, сегодня.

— Кроме тебя, — повторил Игорь. Похоже, простые слова русского языка прозвучали для него непонятными, непереводимыми звуками, иначе почему он повторил их за мной?

Может, перейти на иврит? Не так уж плохо я знал язык — сумел же объясниться с Шаулем, мы прекрасно друг друга поняли, даже в нюансах. Нет. Пусть подбирает русские слова. Пусть думает. Это поможет вспомнить то, что, возможно, уже начало забываться.

— Кроме тебя. — Я повторил еще раз, сделав ударение на втором слове, будто гвоздь вбил. — Ты видел. Ты ведь все видел, верно?