Маленький клоун с оранжевым носом

— Наверно, вам действительно лучше лечь, — невыразительным голосом произнес Учитель. — А мы с Матвеем еще поговорим немного. Мы будем говорить тихо и вас не побеспокоим.

Анна Наумовна скользнула по следователю взглядом, коснулась ладонью моей щеки (она часто так делала, когда я уходил, а иногда и когда приходил тоже — это стало ритуалом, я при вы к, а Учитель посмотрел удивленно и приподнял брови) и ушла к себе, оставив дверь чуть приоткрытой — то ли хотела слышать наши голоса, то ли боялась остаться одной в четырех стенах й ночной темноте.

Я прошел на кухню, налил себе чаю из начавшего уже остывать чайника, положил три ложки сахара, нарезал лимон, делал все медленно, говорить с Учителем мне не хотелось, я должен был сначала подумать о том, что услышал от Игоря, уточнить собственные выводы, нужно было подобрать такие слова, чтобы и от правды не слишком отклониться, и мальчика оградить от лишнего интереса полиции, и Ире не дать понять, что случилось на самом деле… на самом деле?

За несколько минут мне так и не удалось придумать ничего путного, и я вернулся с чашкой в гостиную, Сел напротив Учителя, вертевшего в пальцах авторучку, и сказал:

— Наверно, вы ждете, чтобы я признался. Следователь положил ручку на стол.

— Если вы признаетесь в том, что убили Гринберга, — сказал он все тем же тусклым голосом, — то я попрошу вас объяснить, как вы подменили ножи, и почему женщины и ребенок вашего признания не подтверждают, и куда вы дели орудие убийства, хотя из квартиры не выходили. Вы сможете это описать так, чтобы не было противоречий?

— Нет, — сказал я.

— Признание само по себе не является доказательством, — вздохнул Учитель. — Мне столько людей признавались… а потом дело разваливалось… Однажды даже до суда дошло, а там… Нет, я, знаете ли, давно перестал верить признаниям. Если человека припрешь к стенке, если ему некуда деться, потому что все ясно… пора ставить точку… тогда да, этой точкой становится признание обвиняемого. Я ясно выражаюсь?

— Куда яснее, — пробормотал я.

— Значит…

— Признания не будет. Я не убивал Алика. Ира тоже его не убивала. Анна Наумовна — подавно. Никто его не убивал.

Это было правдой. Никто Алика не убил — в нашей реальности.

— Вы не назвали сына, — напомнил следователь.

— Это как бы само собой понятно, разве нет?

— Странно, что вы употребили «как бы», — проговорил Учитель. — Это не из вашего обычного лексикона.

— Да? — Я попытался улыбнуться. — Вы успели изучить мой обычный лексикон?

Учитель скользнул по мне взглядом и уставился на свою уже пустую чашку. Я хотел было спросить, не налить л и ему еще чаю, но промолчал.

— Знаете, — сказал Учитель, — когда-то, до репатриации, я окончил психологический факультет Московского университета. Но чистая психология меня не очень привлекала, а распределения в вузах к тому времени уже отменили, и я записался на курсы переводчиков. Это было в конце восьмидесятых…

— Да? — вежливо сказал я. К чему он все это рассказывал? Решил отвлечь мое внимание? От чего?

— А потом, — продолжал следователь, — уже здесь, в Израиле, записался еще на курс журналистики, это был девяносто первый год… Вы приехали позже.

— В девяносто седьмом, — кивнул я.

— Вместе с Гринбергами?

— С разницей в несколько месяцев.

— Собственно, к чему это… Я хочу сказать, что научился разбираться… не столько, может, в деталях и уликах, сколько в характерах и словах, сказанных — и, довольно часто, в том, что не сказано. Понимаете?

Я молчал.

— Вот вы сказали «как бы». Мелочь, как будто, но ни вчера вечером, ни сегодня вы ни разу не вставили в свою речь слов-паразитов, я это заметил. Никаких «значит», «так сказать», этого новомодного «как бы»… Это не ваше. Значит…

— Ничего это не значит, — сердито сказал я.

— Значит, — продолжал Учитель, будто не слышал моей реплики, — вы имели в виду что-то конкретное, употребив это выражение. «Как бы само собой понятно». Не просто понятно, а как бы. Не на самом деле, а якобы.

— Послушайте, — сказал я, — к чему вы клоните?

— И еще, так и не расслышал меня Учитель, — когда вы недавно разговаривали с ребенком в его комнате… Вы тихо говорили, да, но; пару раз повышали голос, и я услышал такие слова: «Ты не должен об этом думать», «ты, только в другом мире»… И еще: «Ты ничего не сделал».

Как он мог это слышать? Я не повышал голоса, во всяком случае, не настолько, чтобы мои слова можно было услышать из гостиной, да еще сидя за этим столом на расстоянии двух метров от двери.

— У меня очень хороший слух, — заметив мое недоумение, сказал Учитель. — Вы не кричали, да, и здесь тоже было не очень тихо, но… Не верите? Хотите, отойдите в тот угол, повернитесь ко мне спиной и скажите что-нибудь — не шепотом, но и не громко, так, чтобы, по вашему мнению, я не смог бы услышать.

— Зачем мне…

— Прошу вас. Мы же разговариваем, и вы должны доверять мне, как я хочу доверять вам.

— Ну-ну, — сказал я, встал, отошел к входной двери, повернулся к следователю спиной и пробормотал себе под нос: — Нашему теляти да волка поймати…