Маленький оборвыш

Как только Моулди совсем очнулся, он выказал полнейшее раскаяние. Он сознался, что поступил как негодяй и, в виде удовлетворения, предложил мне ударить его изо всей силы по носу, причем он будет держать руки за спиной. Рипстон убеждал меня принять это предложение, но я отказался, и тогда Моулди заставил меня взять по крайней мере его шапку под голову и укрыться его курткой. Рипстон так же охотно отдал бы мне свою одежду, но у него была всего одна синяя фуфайка, заменявшая ему и рубашку и куртку, а шапку он потерял накануне, убегая от рыночного сторожа.

Хотя товарищи всеми силами старались уложить меня поспокойнее и укрыть потеплее, мне не становилось лучше. Я по-прежнему весь горел и в то же время дрожал от холода, язык мой был сух, а дыханье прерывисто и тяжело. Впрочем, после слез мне стало както легче, я готов был лежать спокойно и покоряться всему, что со мною сделают.

IX

Я попадаю в работный дом

Моя болезнь сильно тревожила товарищей. Укрыв меня курткой и уложив как можно спокойнее, они сами не легли, а сели в дальний угол фургона и начали перешептываться.

- Это, должно быть, простуда, - шептал Рипстон. - Беда, если на человека нападет простуда. Ведь это простуда, правда, Моулди?

- Должно быть, что-нибудь такое, - еще тише отвечал Моулди.

- Хорошо бы горчичники поставить... Я помню, мне ставили, когда я был маленький... Как ты думаешь, Моулди, не сходить ли за горчицей?

- Чего ходить? Ведь сегодня воскресенье, все лавки заперты, одни аптеки открыты, а в аптеках горчицы нет.

- В аптеке можно бы купить пилюли, - предложил Рипстон. Одна беда: у этих пилюль такие трудные названия - не знаешь, как спросить.

- Да так и спроси: пилюль на четыре пенса.

- А аптекарь спросит: "Каких вам?"

- Сказать: слабительных. Они, кажется, все слабительные, - равнодушно ответил Моулди. Он вообще вел разговор неохотно и, казалось, думал о чем-то совсем другом.

- Значит, решено, Моулди, - опять заговорил Рипстон. Наш первый пенс завтра пойдет на пилюли для Смитфилда?

Моулди ничего не ответил, они оба на минуту смолкли. Я лежал тихо и вслушивался в их шепот. Сдержанность Моулди возбудила подозрение Рипстона.

- Моулди, - спросил он, - если это не простуда, то что же такое у Смитфилда?

- Почем я знаю! - неохотно ответил Моулди. - Да ведь ты же был в больнице, ты видал так много больных. Может, с кем-нибудь было то же, что с ним?

- Тише, - заметил Моулди, - он, пожалуй, не спит.

- Спит. Слышишь, как он ровно дышит?

- Да. А слышишь, как под ним солома шуршит, - должно быть, опять озноб сделался. - Затем он прибавил еще более тихим шепотом: - Жалко мне, что я отдал ему свою куртку, Рип. Шапка - не беда, а куртки жаль!

- Экая ты жадная скотина! - выбранился Рипстон. - Он бы, наверное, отдал тебе свою куртку, кабы тебе понадобилась!

- Ну, пусть пропадает, все равно! - вздохнул Моулди.

- Отчего же пропадает? Ты ведь завтра возьмешь ее?

- Ну, нет, с ней вместе можно захватить такую вещь, которой бы мне не хотелось.

- Да что такое? Говори толком!

- Тише, тише! Коли он услышит, так перепугается.

Они тихонько приподнялись и высунули головы из фургона, но я все-таки слышал все, что они говорили.

- У тебя привита оспа, Рип? - спросил Моулди.

- Привита, и свидетельство есть.

- Ну, и отлично: значит, тебе и бояться нечего. А у меня не привита, ко мне горячка как раз пристанет!

- Разве у него горячка? - испуганным голосом спросил Рипстон. - Значит, он умрет, Моулди?

- Наверно.

- Вдруг, Моулди? Так вдруг и умрет?

- Нет, не вдруг, - прошептал Моулди. - С ними там еще прежде разные штуки делают, головы им бреют, и все такое.

- Это зачем же, Моулди? - с сильнейшим страхом спросил Рипстон.

- Да они совсем как сумасшедшие делаются. Если их не обрить, они себе все волосы вырвут, - отвечал Моулди.

- Ах, какая беда! Бедный Смитфилд умрет! Бедняга Смитфилд!

И Рипстон заплакал. Я едва верил глазам своим, но это была правда, он плакал.

Я не испугался и даже не удивился тому, что у меня, по словам Моулди, была горячка. Горячка была самая худшая болезнь, какую я знал, а я чувствовал себя очень, очень худо. Я знал, что горячка смертельна, но даже это не пугало меня. Мне хотелось одного: чтобы меня оставили в покое, чтобы никто не трогал меня, не говорил со мной. Рипстон и Моулди продолжали шептаться в другом углу фургона. Я слышал их шепот и разговоры, смех и ругательства мальчиков, игравших в карты, и топот ног, и всякие другие звуки.

Понемногу все стихло, только товарищи мои продолжали разговаривать. Я рад был, что они не спят. Мне ужасно хотелось пить, и я попросил Моулди достать мне глоток воды. Товарищи всполошились.

- Полно, дружище! - уговаривал меня Моулди ласковым голосом. - Как же я тебе достану воды? Ведь ты знаешь, что у меня нет никакой посуды. Потерпи, полежи спокойно до пяти часов, тогда придут перевозчики, и ты можешь пить, сколько хочешь.

- Ах, я не могу ждать до пяти часов, Моулди, право, не могу, я с ума сойду! Не говори мне, чтобы я ждал до пяти!

- Ну хорошо, я не буду говорить, только ведь это правда, оттого я и сказал.

- А который теперь час?

- Должно быть, около часу.