Маленький памятник эпохе прозы

– Не лицемерь, Беллочка. Розовое масло… с юности его обожаю вместо всех духов… Мне кажется, я поняла, в конце концов, и поняла правильно: я сама себя не люблю. Даже ненавижу. Нет, хуже. Я сама себе отвратительна! Бывает, что до омерзения. С детства. С того самого времени, когда осознала, что меня никто не любит. Ребёнок не должен такое чувствовать ни в коем случае! Потому что тогда вырастет… такое, как я. И будет жить дурацкую жизнь, – Нина перевела дух и шмыгнула носом. Её глаза были красные, нос распухший, на щеках выступили неровные пятна. Кажется, все вокруг косились на неё, но ей было абсолютно всё равно. – Мужа я никогда не любила, но мальчишек своих люблю… какие бы они ни были. А им от меня будто навозом несёт. Только подай-принеси. Я ведь их обожала до полусмерти, почему так? Впрочем, не об этом сейчас… Белла, ты не поверишь: только с тобой у меня начали получаться какие-то правильные отношения, понимаешь? Ты мне очень дорога! Знаешь, я иногда мечтаю, что если бы у меня была дочка, то я хотела бы именно такую, как ты. То есть, чтобы ты была моей дочкой… то есть… прости, я такую чушь несу! Но ты для меня стала близким человеком. Совсем родным. Я понимаю, что совершаю сейчас ужасное – сама разрушаю то хорошее, что было, потому что вешаю на тебя свои проблемы, потому что снова навязчива и отвратительна, и ты уже не чаешь, как от меня отделаться. Молчи, я всё понимаю! – она замахала руками, заметив, что я собираюсь возразить. – Молчи! Просто… это удар – твой отъезд. Ну и пусть ты теперь меня будешь обходить по кривой, пусть я тебя разозлила. Так даже проще. Прости. Всё, – она вдруг неожиданно резво для своей комплекции вскочила и убежала из столовой. А я так и осталась сидеть над нетронутым обедом. Вот уже не первый раз тётя Мотя заставляет меня заново всё переоценить и понять, что я ни фига не разбираюсь в людях. И вообще чего-то важного в жизни не понимаю. Может, мне пока простительно? Или уже нет?

Зато теперь знала: конечно же я вернусь! Если только снова не опустится железный занавес и не случится какая-нибудь диктатура, то непременно вернусь. Буду жить на две страны. Не знаю, как, не знаю, на что, но цель у меня нынче именно такая.

И вот настал предпоследний день, завтра уже лететь. Как всё удивительно быстро сложилось! И полгода не успело пройти после тех политических событий, от которых меня заштормило настолько сильно, что созрело решение об отъезде. В совокупности с моими личными переживаниями случился маленький ад, выпихнувший- таки меня с родины.

Мама порадовалась бы отъезду. Эх, мама! Не за лучшей долей едет твоя дочь, а от тошноты, опустошённости и непонимания, зачем, как и для кого (чего) жить. Чему тут радоваться? На душе тяжело, нет никакого предчувствия обновления, радости от предстоящих новых впечатлений и прочего предотъездного приятного мандража.

Накануне к ночи на связь по «аське» вышла Люда. Весёлая, радующаяся за меня подруга.

– Ну, ты как?

– Собралась. Два больших чемодана. Только летнее, но его оказалось много.

– Молодец! А настроение?

– Никакого. Лучше не спрашивай.

– Да ты что, Белочка! Приключение же, новая жизнь, впечатления! Что с тобой?

– Будто забыла, как сама про ностальгию мне рассказывала. Про взгляд остающегося и взгляд уезжающего. Вот у меня сейчас второго типа, и я тебя, ту, поняла.

– Это пройдёт! Мне-то уж поверь. Пройдёт, как и не было.

– Сейчас не верится. Пройдёт – это значит, что станет всё равно, и не буду скучать по прошлому, по дому?

– Новая жизнь засосёт, станет не до рефлексий. Это случится сразу, как только прилетишь. Тебе вообще будет трудно – ты одна. Я за тебя немного волнуюсь. С другой стороны – это же Израиль, не Штаты! Там с тобой будут возиться, помогать всячески, холить и лелеять. Всё сложится отлично!

– Возможно.

– Ты сильно киснешь?

– Кисну я, да.

– Белочка, родная, чем тебе помочь?

– Дай покиснуть, пожалуйста.

Всю мебель в квартире я накрыла целлофановой плёнкой – так мне посоветовали. Оставила островки – кровать, чтобы последний раз поспать несколько часов, половину кухонного стола со стулом, чтобы в оставшееся время было, где выпить кофе. Ходики я остановила. Сердце болезненно ёкнуло в то мгновение, когда они замолчали.

Мне не с кем прощаться, не для кого устраивать «отвальную». Да и не хотелось вовсе. Ждала только Нину.

Последние дни мы часто перезванивались и болтали… ни о чём. Нина просто изо всех сил старалась показать, что она в порядке, никакой трагедии не происходит, и вообще она за меня очень рада. Видимо, решила, что в данном случае именно такое поведение «правильное». Милая Нина!

Самолёт вылетает в шесть утра, такси приедет в три ночи. Нина обещала подъехать вечерком, часам к восьми – попрощаться. Зря, напрасно, не надо бы этого! Но я не смогла ей отказать.

– Я не буду плакать, обещаю, что очень постараюсь, – вместо приветствия затараторила Нина сразу, как вошла.

– Постарайся, пожалуйста, – вяло попросила я. – А то и так очень тяжко вот тут, – я постучала ладонью по груди.

– Сердце? А твои таблетки близко, наготове, если что?