Маленький памятник эпохе прозы

– Близко. В сумочке, рядом с паспортом. Не волнуйся, я регулярно принимаю.

– Ты такая юная! А сердце нездоровое – ну как так?

– Дурная наследственность. Всё в нас дурное – это наследственность. Хорошее тоже, всегда предки виноваты, – пошутила я, забыв про Нинину больную тему «предков». – Прости…

– Пустяки. Всё так, – она вздохнула.

– Будешь кофе? Мне как раз надо «добить» банку растворимого.

– Раз надо «добить», сделаем, конечно, – улыбнулась Нина чуть-чуть, почти незаметно, но всё же дрожащими губами.

Пришлось немного подвинуть плёнку, чтобы увеличить пространство на столе и вытащить из-под клеёнки ещё один стул. Включила чайник, поставила на стол банку с остатками кофе, сахар, достала две чашки и ложки. Всё это время мы молчали.

– Извини, больше нет вообще ничего. Я холодильник разморозила. И всё выбросила сдуру, даже остатки печенья.

– Ничего-ничего! Это я, балда, не сообразила что-нибудь тебе привезти поесть.

– У меня никакого аппетита, – поморщилась я.

– Сколько ж ты будешь, не евши? – забеспокоилась Нина. Да, именно так беспокоилась бы мама. – В самолёте неизвестно, когда покормят, нельзя так!

– Ниночка, ей-богу, честно: хорошо, если меня не вытошнит ни разу за полёт! Какая может быть еда?

Нина сыпанула себе кофе и чуть-чуть промахнулась мимо чашки.

– Ой! Извини…

А руки-то дрожали заметно.

– Тебе насыпать?

– Я сама, – хотя мне вовсе не хотелось.

Мы в тишине пили невкусный, горький напиток. Ведь я положила две ложки сахара, какого чёрта он горький?

– Ты не хочешь ехать, – то ли спросила, то ли констатировала Нина, глядя на меня.

– Понятия не имею, чего я хочу… вернее, хочу или не хочу.

– Зачем ты уезжаешь?

У меня аж зубы заныли.

– Ниночка, милая, за последнее время мы раз сто, кажется, обговорили этот вопрос! Сколько можно?

– А я так и не поняла, – с закипающими слезами и дрогнувшим голосом сказала та.

– Ты обещала!

– Всё-всё, не буду! – она шумно шмыгнула носом, быстро поморгала, чтобы прогнать слёзы, откашлялась и спокойным тоном повторила: – Зачем?

– Не зачем, а почему, – привычным уставшим голосом ответила я, черпая ложечкой остатки кофе в чашке и сливая их обратно. Черпала и сливала – так дети часто играют. – Потому что здесь становится мрачно.

– Ты о политике?

– Ага. Потому что здесь всё ненадёжно. Потому что у меня никого не осталось…

– Никого?

– Прости. Я имела в виду родных. И прежних подруг. Не обижайся, но…

– Я понимаю. И всё же ты должна знать, что у тебя здесь есть я.

– Нина! – я взяла её за руку. – Именно благодаря тебе я поняла, что уезжаю не навсегда. Что обязательно вернусь! Может, даже намного быстрее, чем ты думаешь. Благодаря тебе!

– Правда? – она порозовела и заулыбалась. Как же мало ей надо для радости! Какой-то ужас. Чувствуешь себя одновременно чудовищем и всемогущим волшебником Изумрудного города. От моего слова зависит душевное состояние и даже, может, здоровье человека. Маразм! Кто я ей, что я ей? А вот поди ж ты, как повернулось!

– И ты ко мне сможешь приехать в гости, – вдохновенно продолжила я, а Нина тут же помрачнела.

– Вот это вряд ли. Вряд ли.

– Ладно, – вздохнула я. – В любом случае, я буду тебе писать…

– По имейлу! – уточнила она. – И почаще!

– Конечно. А ты заведи «аську», помнишь я тебе говорила?

– Может не получиться – дома за компьютером всегда кто-то… а на работе нельзя.

Ох, ты ж!

– Ну, и ладно, электронной почты нам будет довольно, – улыбнулась я. И впрямь, как трудно дружить с несчастным человеком, абсолютно неуважаемым в своей семье и ограниченным со всех сторон нелюбовью, запретами и бесправием. Настоящий русский «маленький человек».

Меня опять охватила жалость, поэтому я стиснула её ладони. Она поняла это по-своему и тихонько запричитала:

– Бедная ты моя деточка! Тебе сейчас так трудно, я прямо чувствую! Ты обязана помнить, что у тебя есть я.

В том-то и дело, тётя Мотя моя дорогая. У меня, как оказалось, есть ещё ты, и это разрывает сердце.

Вот тебе и «ничто не держит».

Не знаю я, ничего не знаю!

Конец Эпохи прозы

Разве могла я знать, садясь в такси, едва живая от желания спать, настроенная на грусть, что сегодня случится нечто особенное? И оно в очередной раз разделит жизнь на «до» и «после», закроет целую эпоху моей судьбы и откроет новую, длящуюся по сей день с пока что открытым финалом. И если кто подумал, что речь о факте отъезда, эмиграции, смены страны проживания, то ошибся на сто процентов. Никакое это отношение к случившемуся чуду не имеет. Ну… если только не считать, что местом действия стал самолёт, в котором я летела.

Авиакомпания «Эль-Аль» израильских авиалиний предоставила маленький и не на сто процентов заполненный лайнер. В салоне оставалось несколько свободных мест. Но как ни молилась я богам авиации, чтобы рядом со мной так никто и не сел, в самом конце посадки на кресло справа всё-таки приземлилась тётенька преклонных лет, с короткой седой стрижкой, в джинсах и футболке. Мне досталось коронное место возле окна в середине салона. Обидно – в соседнем ряду с двумя креслами тоже оставалось свободное место. Но у того окна сидел толстый-толстый одышливый дядя.