Маленький памятник эпохе прозы

Что ругала тебя. Понимаешь,

Боль меняет и сущность, и суть.

Возвращаешь – ты друг, забираешь -

Ненавижу. И не обессудь.

– Здорово, – прошептала женщина. – Только грустно. А вы почему-то улыбаетесь. У вас вообще такой довольный вид. Вы какая-то другая, не такая, какой были до взлёта. На вас высота подействовала?

– Интересная версия, – продолжала улыбаться я. – Но не думаю. Со мной уже так было… когда-то давно. А потом сплыло. Я думала, что навсегда. И вот… вернулось.

– Сейчас? Прямо здесь?

– Выходит, что так, – кивнула я. – И, выходит, я зря лечу.

– Почему?

– Очень долго рассказывать. Длинная история. Но лечу напрасно. Впрочем, может, без этого полёта ничего так и не вернулось бы. Может, мне нужен был удар, встряска.

– Вы про что? Вы же репатриируетесь?

– Да. А вот надо ли – теперь совсем не уверена.

– Слушайте, ну как это? – пожала плечами Роза. – Взрослые люди как следует всё продумывают, взвешенно принимают такие решения, а не «мэй би ес, мэй бы ноу, мэй бы рэйн, мэй би сноу». Это ж не в киношку сходить!

– Вы абсолютно правы! – горячо уверила я соседку. – Так и было. Заковыка в том, что решение принимал один человек, а сейчас в самолёте летит другой, – и я совсем развеселилась, хохоча. Роза слегка от меня отодвинулась. – Да не пугайтесь вы, не сумасшедшая я! Хотя…

Пока наслаждаюсь

Свободой полёта.

Без страха, без муки

Над жизнью паря.

Когда непосильным

Окажется что-то,

Полёт будет прерван -

Здесь воля моя.

– Что это значит?

– К самолёту не имеет никакого отношения, успокойтесь, – у меня не получалось перестать улыбаться ну никак. – Запишу…

Пока я записывала, Роза, крепко прижав к себе сумочку и достав из кармана переднего сиденья приготовленные книжку и очешник, очень резво перебралась на свободное место рядом со спящим и похрапывающим толстяком. Вот ведь напугала человека! Впрочем, теперь это всё не имело никакого значения.

Как дверь самолёта, с грохотом, плотно и герметично захлопнулась дверка в огромный кусок моей прошлой жизни, в целую Эпоху прозы, где не было стихов, мир был не слишком красив и ярок, будто кино на пересохшей старой киноплёнке. Вернулось то драгоценное, потерянное почти пятнадцать лет назад, оно вернулось! И есть надежда, что уже никуда не денется от меня.

Почему это случилось сейчас, в самолёте? Ведь именно там, куда я лечу, в Израиле, это совершенно не нужно!

А нужно ли оно в России хоть кому-нибудь? Тоже сомнительно.

Бог с ними – с Израилем, с Россией! Следует понять, что надо мне самой и как правильно поступить.

Очевидно, случись это всего несколько часов назад, до того, как я села в такси или даже в самолёт, то никуда я не полетела бы. Стопудово! Теперь я – другая, не та, которая решила ехать. Надо возвращаться?

Если прямо сейчас наскоро, вчерне, подвести итоги Эпохи прозы, то не так уж она была и плоха, хотя разочарований и потерь предостаточно. Сложилось бы всё так же, были бы те же потери, если б я оставалось все годы такой, какой была давным-давно и какой стала только что снова? Нужен ли мне теперь, к примеру, Демон, надо ли прятать от мира свои чувства?

Разве не умерли бы мама и Вера только лишь потому, что я могла бы сочинять стихи? Разве не исчезла бы из жизни Марина и не превратилась бы в чужую Полина? Какое это всё имеет отношение к поэзии?

А кто знает? Может, вся моя, и не только моя, жизнь сложилась бы по-другому. Как? Кто сказал, что было бы непременно лучше, а не хуже?

Ещё окончательно не взлетев, не долетев, на середине пути, я крепко задумалась о возвращении. Может, прямо сразу, не покидая аэропорта?

Каждой ночью снова в путешествие,

В прошлое, Морфеем изменённое.

Там людей, что нет уже, нашествие,

И опять мы вместе, удивлённые.

Сна реальность – хрупкая и зыбкая,

Странно там, чуть дымно и обманчиво.

Спрятав будущего знанье за улыбкою,

Перестраивать судьбу весьма заманчиво.

В блёклое, прозрачно-акварельное

Возвратившись в давнее минувшее,

Зная будущее, странное, похмельное,

Размалюю снова жизнь, как тушью я.

Сверху положу мазки тяжёлые,

Яркие, скрывающие прежнее,

Удивляя тени те ожившие

И решимостью своей, и безмятежностью.

«И безмятежностью», – записала я в блокноте.

Объявили о снижении и заходе на посадку.

«Точка принятия решения», как говорят лётчики.

Как же быть?

Самое гигантское послесловие.

Коротко о долгом

Вот я и рассказала про мою личную Эпоху прозы после того, как ушёл дар и не только к поэзии, но и к умению видеть мир через волшебный фильтр, делающий всё вокруг прекрасным и ярким, удивляющим, сохраняющий детское восприятие, когда каждый день радовал, потому что ежеминутно случалось чудо познания.

С малых лет я выражала ощущаемую мной полноту жизни с помощью стихов. В Эпоху прозы, лишившись такой возможности, стала немного другим человеком, существом с одной перегоревшей, но важной лампочкой в том месте, которое мы называем душой… или психикой… или личностью.

Или, может, наоборот? Кто кого увёл за собой: дар сбежал, забрав умение восхищаться миром, или восхищение исчезло, прихватив с собой дар? Никогда я этого не узнаю.