– Это ты объясни, кретинка чёртова, что случилось! – продолжала орать Вера, тыкая больно пальцем мне в плечо. Мама плакала у меня на груди. – Какого чёрта ты пропала? Какого чёрта трубку не берёшь? Я до сегодняшнего утра от мамы твоей скрывала, что тебя вообще нигде нет, всё думала, объявишься, загуляла… Но ведь что-то говорить надо!
– Что говорить? Кому? Почему ты что-то говорила маме? Вы же не знакомы!
– Ты пьяная? – Вера принюхалась. – Вроде нет. Что с тобой, Кондратьева? И вообще – дай войти, маму свою пожалей, посади её куда-нибудь или положи, она ж едва держится!
Мы неуклюжей маленькой толпой прошли в гостиную. Мама едва передвигала ноги, поэтому в комнате сразу бессильно опустилась на диван и закрыла лицо руками.
– Не, ты посмотри, какая ж сука! – сквозь зубы процедила Вера и вдруг крепко схватила меня за плечи и тряхнула так, что мои челюсти стукнулись одна о другую. – А ну быстро иди умываться! Морду сполосни и выкладывай, что случилось с тобой, дрянь такая! Полгорода на уши поставила…
Через четверть часа я, разумеется, врубилась во всё происходящее и пришла в ужас. Из-за мамы. Из-за того, что с ней могло случиться.
– Почти случилось, – мрачно комментировала Вера мои извинения. – Сегодня я её отпаивала зверской смесью лекарств, хотела «скорую» вызывать.
– Я уже в полном порядке, всё хорошо, – бледная мамочка, белая, с чёрными подглазьями, улыбалась дрожащими губами и всё гладила и гладила меня по спине, по затылку. – Это всё високосный год, високосный год… Трудный год… – Какая же я сволочь, какая скотина! Нет мне оправдания.
– Так что случилось? – Вера смотрела на меня, как самый злой следователь на свете. Хм, а я даже не подумала соорудить какую-нибудь версию. Я вообще ни о чём не думала, кроме как о необходимости анестезировать боль. Правду сказать нельзя. А злой следователь вот-вот начнёт мне руки ломать и печень отбивать, судя по взгляду.
– Можно я потом расскажу? – жалобно спросила я, виновато глядя то на маму, то на подругу.
– Нет, ты сейчас скажешь главное: что у тебя случилось? Давай, мы ждём.
– Доченька, что бы там ни было, ты только скажи! – мама обняла меня и нежно зашептала на ухо: – Я в любом случае с тобой, на твоей стороне, ты ни в чём не виновата, и я тебя спасу!
Всё, это был нокаут. Внутри меня разорвалась атомная бомба, и дальше помню только свои рыдания, всхлипывания, подвывания, стакан с водой, раздражённо пихаемый Верой прямо мне в зубы, мамины поцелуи в щёки и лоб, мокрое полотенце, которое подруга приволокла из ванной, а мама нежно обтирала моё мокрое, в слезах и соплях, лицо.
Тяжёлый выдался вечерок. Закончился он часа в три ночи, когда мы все улеглись поспать, распределившись по комнатам и кроватям, успев до этого посидеть на кухне и выпить совершенно пустого чаю. Почему-то у меня в доме ничего не оказалось, кроме окаменевших пряников, засохшего сыра и пары яблок. Последний раз Миша здесь был неделю назад. С тех пор я, видимо, ни разу ничего не покупала. Питалась перекусами на работе.
– Ты вообще жрёшь? – спросила Вера, безуспешно пошарив по шкафчикам и холодильнику.
– Не помню, когда последний раз в магазине была, – честно призналась я.
Мы уже все успокоились, обнялись, поцеловались. Я рассказала почти всю правду: рассталась с любимым, психанула, потеряла мозги, прошу прощения, виновата, больше так не буду. Мама опять расплакалась – от жалости ко мне, но я ей строго велела прекратить, ибо оно того не стоит. Просто всё сразу сошлось в одной точке: усталость от работы, весенний авитаминоз, расставание с парнем… Словом, дурь, и в отпуск пора.
– От тебя половинка осталась! – причитала мама. – Знаешь, что? Завтра же переедешь ко мне! Будем жить вместе.
– Нет!
– Да! Не спорь.
– Мама! У тебя своя жизнь…
– Нет у меня никакой своей жизни! – воскликнула мама. И что-то было в её тоне, заставившее нас с Верой опустить глаза: мы услышали вскрик умирающей надежды на прекрасное, которое никогда не случится. Или мне всё привиделось-прислышалось, потому что сама я плыла по волнам горечи. – В смысле, если ты про личную жизнь… – мама вздохнула. – Ничего нет. И уже не будет. Давай начистоту. У меня только работа и ты с Фимкой.
Ясно. Мама тоже пережила какую-то драму. Но, между прочим, не заставила меня или кого-то ещё из-за этого психовать и подыхать от ужаса. Я вообще ничего не знала. Так ведь и не хотела знать! Думала только о себе. Но мне-то двадцать три, и я прекрасно понимаю, что ещё всякое будет, а моя мама в сорок шесть, кажется, решила себя похоронить! Из-за меня?
– Знаешь, мамуся! Если я к тебе перееду, то у тебя и в самом деле ничего и никогда больше не сложится. Да и мне будет непросто. Давай сохраним статус-кво.