Маленький памятник эпохе прозы

В один прекрасный день в конце весны, когда лето пьянит мечтами о грядущем отпуске и романтике (бог создал лето для сладких отпускных романов, измен, грехов и блуда, острил Олег), работая над текстом, я услышала позади себя будничный разговор двух эфирных ведущих, столкнувшихся в нашем муравейнике между сменами, мужчины и женщины:

– Лето приближается, надо куда-то детей вывозить, – говорила она.

– Дети во множественном числе приводят меня в священный ужас, – отвечал он. – Я одного не знаю, куда приткнуть, а у тебя аж двое. Катастрофа!

– И не говори, – смеялась она. – Бабушки наши, заразы, соглашаются сидеть с ним на даче не больше двух недель каждая – как сговорились! Нам с Пашкой придётся лето делить и брать отпуска опять порознь, – она погрустнела. – Вот тебе и семейная жизнь. Скажи: на кой ляд рожали двоих? Одного нам было мало? Да шучу, конечно, – видимо собеседник сделал большие глаза. – Люблю обоих, младшую обожаю, но если рассуждать чисто теоретически?

– А чисто теоретически это нонче актуально для Михаила нашего, – сказал он, а я почувствовала, как в мою спину мощно впился ледяными щупальцами громадный осьминог. В редакции был только один Михаил…

– Что ты говоришь? Они второго ждут?

– Ага! Он недавно говорил, что к концу лета будут рожать. Так и сказал: будем рожать! И улыбался умильно, придурок. А я ему: Миш, времена-то непростые! А он: а когда они были простые, я тебя умоляю! С другой стороны, прав: сейчас нужно просто деньги заколачивать, хотя бы дефицита никакого, памперсы-шмамперсы всякие, детское питание импортное – всё есть. Но я его пытался напугать: вот победят на грядущих выборах коммунисты, опять ничего не будет, нашего радио не станет, хорошо, если не расстреляют на заднем дворе. А он: с моей квалификацией пойду на госрадио обратно, если сын родится, на всякий случай назову Геннадием, скажу, что в честь папы Зю, меня новая власть станет любить и нежить, – оба заржали.

– А дочку-то? Если дочка?

– Мы обсудили и придумали новое женское имя: Геннадия, – собеседников ещё пуще разобрало веселье.

Тем временем я медленно подыхала, пронзённая острыми, как кинжалы, щупальцами осьминога-монстра. И не потому, что, моментально отсчитав девять месяцев назад от августа, вспомнила, как в ноябре-декабре у нас уже вовсю были сумасшедше страстные отношения. Ладно, тогда, видимо, с его стороны был только сексуальный интерес, а чувства пришли позже. Допустим. Но «будем рожать»… и радостная улыбка… и планы на случаи необходимости спасения и прокорма семьи – семьи! Меня в этих планах и близко нет.

А чего я, собственно, ожидала? Что он всякому станет рассказывать, как с ним приключилась огромная любовь? И потому семья побоку, новорожденный пусть сам как-нибудь, старшая дочка тоже обойдётся… так, что ли? Я этого хотела?

Конечно, нет! Безусловно, тысячу раз нет. Но… беременность жены, о которой я вообще не знала ничего, о которой уже судачат в редакции, а я, как последняя идиотка, сижу и спиной выслушиваю приговор нашим отношениям – это перебор. Так не делается. Миша, любимый, ведь так не делается!

Я смотрела в окно на радостное летнее небо, не мигая и не дыша. Моя спина была ровной и ни разу не дрогнула. Белла Кондратьева просто размышляет над очередным текстом, поэтому замерла статуей. Кажется, люди рядом стали чуть тише говорить, проникнувшись моей напряжённой задумчивостью – видимо, непростой случай Белке попался! Деликатные коллеги аж на шёпот перешли.

А я не то чтобы замерла. Я немножко умерла.

Время для записи рекламы в студии проходило абсолютно непродуктивно. Я окончательно измяла и исчеркала лист с текстом, опустив голову и монотонно бубня:

– Миша, как же так? Миша… Почему ты со мной так?

Мишка торчал за своим пультом, отчаянно обхватив голову руками и глядя на меня несчастными глазами, тщетно стараясь поймать мой взгляд.

– Белка, любимая, прости! – он рванулся было ко мне, но я остановила поднятой рукой и криком:

– Не подходи!

– Да что ж такое-то! Что я мог поделать? Погнать Ленку на аборт? Так она скрывала до четвёртого месяца!

– А если б не скрывала, погнал бы?

– Не знаю…

С минуту в студии висела прекрасная, звукоизолированная тишина.

– Ты старался на неё не смотреть… в глаза не смотреть… я помню, как ты говорил об этом.

– Так и было! – крикнул Миша. – И что в итоге: она забеременела и боялась мне говорить! Сказала: «Я видела, что-то не так, заметила в тебе перемену. Боялась хоть чем-то нарушить хрупкое равновесие в доме, чувствовала, что ты на грани. Поэтому молчала». И ещё она сказала… что очень любит меня и хочет этого ребёнка.

Мои руки непроизвольно стиснули несчастный листок в комочек. А сердце, залитое адреналином и ещё бог знает какой гадостью, начало сбиваться с ритма и мешать мне дышать.

– А ты, как погляжу, большой сластолюбец: сразу с двумя женщинами спал. Интересно, в один и тот же день? Какая мужская сила и какая ненасытность! – я с ужасом услышала свой дико злобный тон: если бы змея-гадюка или гюрза какая-нибудь могла говорить, то у неё был бы именно такой голос с этими же интонациями.