Маленький памятник эпохе прозы

Рассуждаю и теоретизирую, хожу вокруг да около, видимо, по той простой причине, что страшно написать простые слова: по сей день я люблю Мишку. Что и так стало очевидно, правда? Люблю, но живу без него, не умираю, всё у меня в порядке. Так не бывает? Чёрта с два. Ещё как бывает. Жизнь – она огромная, хотя и короткая, как я теперь знаю. Такой парадокс.

Однажды случилось то, чего я ждала всей душой, вместе с тем, холодея от тревоги, что оно может случиться. А потом-то что делать? Это либо конечная станция, либо пересадка в другой поезд, следующий по пути «совсем серьёзные отношения». До станции «принятие решения».

Сидели мы с Мишей в студии, как бы записывали рекламу, на самом же деле обнимались под охраной красного стоп-сигнала для тех, кто снаружи. И вдруг он говорит – тихо-тихо, почти шёпотом:

– Как всё становится непросто! Никогда не думал, что вляпаюсь в такую банальность, даже пошлость, но… я боюсь назвать жену твоим именем… откуда эта фраза?

Я тоже шептала:

– «Москва слезам не верит», Миша. На самом деле банально.

– Прости! Но это так. Дома на автомате, стараюсь лишних слов не говорить, не смотреть ей в глаза, чтобы себя не выдать.

– А она ни о чём не догадывается?

– Нет.

– Почему ты уверен?

– Я не уверен… я же не смотрю ей в лицо.

– Значит, она догадывается.

– Почему?

– Потому что ты не смотришь ей в лицо.

– И что мне делать?

– Не знаю.

– Я люблю тебя!

Он тогда сказал это впервые, и я то ли взлетела, то ли рухнула. Где верх, где низ? Вот оно – счастье! Вот она – беда!

– Люблю тебя, люблю, не могу без тебя совсем! А ты?

– Мишка, дурак! Ты же знаешь…

И мы, прижавшись друг к другу так крепко, что бляшка его ремня больно впилась мне в живот, по-новому целовались. Теперь наши поцелуи имели чуть солоноватый привкус слёз, как бывает при прощании. Но мы не прощались, просто не знали, что и как дальше будет.

С тех пор пошло по-другому. Будто до этого звучала красивая, но игривая, мелодия а ля Штраус, а теперь постоянно рыдали скрипки из «Шербургских зонтиков». Мы стали нежнее и тревожнее, я часто плакала, когда Мишка уходил, а у него под глазами пролегли тени.

– Надо что-то решать, – повторял он часто, произнося в сторону, точно сам с собой разговаривал. И я вся сжималась в комок, будто предполагала, что решение в этом случае синоним расставания.

Я продолжала делать свою работу с неизменным «знаком качества», не срывая сроков и, как говорилось при совке, выполняя все обязательства, в том числе повышенные. Была непроницаема и бесстрастна. Все штормы и ураганы происходили внутри, не выплёскиваясь наружу. Даже Вера, не говоря уж о Полине и Малюдках, даже она, не знала ничего, не догадывалась. Вы умеете хранить сердечные тайны от самых близких и дорогих подруг? Я – да. Отважный партизан. Могла бы служить в разведке и ничего не сказать врагу под пытками. И лучшему другу тоже.

Вот только…

– Белка, какой у тебя секрет похудения? – ревниво интересовались женщины радиостанции. – И без того была стройняшкой, а теперь так классно торчат ключицы, ручки-веточки и глазищи какие! Колись, как это делаешь? Неужели не жрёшь ничего вообще?

– Ещё как жру, – пожимала я плечами, демонстративно доставая из сумки калорийную булочку и вгрызаясь в ароматную мякоть. – А потом ещё в кафе пойду – обедать.

– Да ты не больна ли? – испугалась одна из самых взрослых ведущих – ей было аж сорок два года.

– Здорова, как слон. Можно в космос, – улыбалась я, жуя.

– Ты в самом деле себя нормально чувствуешь? – с тревогой вглядываясь в моё лицо, хмурилась Вера. Она не знала! Подруга не догадывалась! Человек, близко видевший меня каждый день, относившийся ко мне по-доброму и внимательно, не замечал ничего. Если люди по-настоящему хотят сохранить свою тайну, у них это получается, не верьте иному.

– Всё в порядке, Верочка! – улыбалась я. – Просто, видимо, у меня был лишний вес.

– Да не было же, – пожимала плечами та. – Ты часто стала раньше уходить, я даже испугалась – не по врачам ли бегаешь?

– Просто к маме заезжаю, у неё всё-таки сердце не очень и в последнее время шалит, – вдохновенно врала я, а Демон не давал моим щекам краснеть. – Думаю, не переехать ли к ней насовсем, – ой, вот это зря ляпнула!

Вера кивала:

– Возможно, так было бы правильно.

Ох!

Зато легко и просто, без никаких усилий и желания, с прежним аппетитом, я худела, сгорая от любви, тайной, грешной, постыдной и преступной. Вулканическая лава выжигала меня изнутри. А Мишка… он мужчина, ему было легко скрывать, тем более, его место за пультом, половину рабочего времени он в наушниках, перерывов почти нет, эфир или запись идут нон-стоп. У него и времени лишнего не было с кем-то по душам болтать. Всё «лишнее» время уходило на меня. Только вот курить стал много. А я таяла, как Снегурочка Островского, познавшая любовь.

Всё должно было закончиться плохо? Да, всё обязано было закончиться плохо. Оставалось лишь ждать.