Маленький тюремный роман

ШЛАГБАУМ. Нет, Дерьмо, заговор не просто сорвался – он был сорван бдительной частью руководящих работников органов, но, главное, той силой заочного стального взгляда – взгляда гениального укротителя зверей всех времен и народов, нашего дорогого Иосифа Виссарионовича, который продолжает гипнотически воздействовать на широкие вредительские массы и цирковых хищников еще наглядней, чем сила взгляда патриота нашей Отчизны товарища Дурова, по секретному распоряжению Лаврентия Павловича, ежедневно, со своей стороны, кормившего группу зверей сильнейшими успокаивающими средствами, созданными славными фармацевтами страны победившего социализма… товарищ Сталин в данный момент получает многочисленные письма трудящихся включительно с телеграммами от Вольфа Мессинга, само собой, от других читателей вражеских мыслей на расстоянии и от самых больших друзей Советского Союза за рубежом, включая Драйзера, Бернарда Шоу, полуцыгана Ромен Роллана, писателя-пидараса Андрея Жида и прочих коммунистов всего мира… так что теперь мы смело можем сказать, что злодейский заговор был действенно нейтрализован, а затем решительно сорван силами, временно исп… поправляю себя: сорван силами, теперь уже постоянно исполняющими прямые обязанности добра, ликвидирующего зло вплоть до полного построения коммунизма, когда и добро и зло взаимно аннигилируются в преддверии подлинно человеческой истории человечества… финита ля комедия, гражданин Дерьмодень… стоп!.. как видишь «Д» меня еще не доконало, – Шлагбаум скрежетнул зубами.

Поздно ночью – впрочем А.В.Д. перестал замечать время суток из-за отсутствия в квартиренке окон и пытки бездушным электроосвещением, – поздно ночью он подзакусил и слегка поддал с заметно уставшим Люцием Тимофеевичем; правда, тот, оживился после допроса, с интересом расспрашивал и распрашивал арестанта, о различных прикладных возможностях его научного открытия; интересовался не только определенными результатами проникновения науки в природные структуры микромира живого организма, но и фантастическими прозрениями собеседника, полными умопомрачительных непредвиденностей.

34

А.В.Д. не заметил, как быстро течет время в обществе с непростой личностью Шлагбаума, в играх с высоколобым умницей Геном – это особенно успокаивало, веселило, ублажало, придавало жизни смысл, вроде бы начисто вытянутый куда-то прочь сквозь невидимые щели, но, подобно теплому духу жилья, вдруг возвратившемуся и обогревшего душу; А.В.Д. почти окончательно уверовал в благоприятное для ближних – в сказочно странное течение игры и много о чем успел поразмышлять; ждавшая его участь казалась предрешенной: жизнь до гроба в закрытом заведении, одиночество, а если, как обещано, дозволят, то цензурируемая переписка со своими любимыми, чтение, возможно, приятные общения с коллегами, прогулки до зон, огражденных заборами и колючей проволокой, даст бог, по лесным тропкам и лужкам… картишки, шашлыки, выпивки, ночи забытья, начисто с тех самых пор лишенные сновидений, а там и гляди – чем черт не шутит! – приезд с гастролями Диминого театра в закрытку.

«Боже мой, боже мой, это было бы счастьем, отдушиной, медом залетной свободы… вот с кем бы я от брюха поболтал за пивком и воблой… что касается работы, то – во всяком случае сегодня – совершенно мне наплевать и на нее и на науку… здесь отбивают вкус не только ко всему такому, но и к самому – скажем прямо, довольно постыдному – существованию в виде Гомо сапиенса… о если бы мои позвонили, я, после их звонка из Лондона, с удовольствием превратился бы – о реинкарнации в собаку не смею мечтать – в любую живую тварь, лишь бы не в трупного червя – сие, как мне кажется, не сулит никакого бытийного, экзистушного и эстетического наслаждения… действительно, лучше уж быть плотью мертвой, поедаемой живыми ничтожествами, чем живым же ничтожеством, пожирающим мертвую плоть… вот, кстати, загляну-ка я сейчас в томик Брэма, реквизированного у какого-то несчастного, может быть, тоже отчасти виновного, как я, в произшедшем не только с ним, но и с миллионами людей невинных – с огромной нацией, с империей… в любом случае хоть так пообщаюсь с животным миром, с фауной подлунной, будь они трижды благословенны».

Он погрузился в знакомый с детства томик и словно впервые в жизни стал разглядывать картинки зверей и зверюшек, вчитываться в описания условий их жизни, в характеристики нравов – можно сказать, по-детски же посуществовал в роскошном, любезном душе мире, позволив себе превратиться в тварь свободную: в жирафа, муравьеда, рысь, енота, мышку-полевку, но раз уж так, то лучше бы в медведя, дрыхнущего всю зимушку, надо полагать, развлекаемого по-звериному содержательными сновидениями, верней, проживающего добавочную жизнь, не выходя из берлоги.