Маленький цветок любви

– Нет, нет! Скоро придет Женька, мне надо его кормить.

– Но, Лена…

– Нет, нет, не спорьте!

– Ну, может быть, я провожу вас?

– Нет – отрезала она – тут рядом, недалеко. Когда сносили наш старый дом на Цветном бульваре, нам всем дали квартиры здесь в Ясеневе. Нет, нет, не надо меня провожать!

Она быстро собралась, брат вышел с ней в прихожую. Я неотрывно следил за ней и вспыхнул, когда увидел, что у самой входной двери, она обернулась, взглянула на меня, тоже вспыхнула…

Проводив Лену, Дима отправился на кухню покурить у открытого окна. Я пошел к нему: мне хотелось узнать о ней все, все подробности ее жизни.

– А почему Лена не катается на лыжах? – спросил я его.

– Она каталась раньше с Виктором, мужем ее. А как он умер, так перестала, никак не могу ее вытащить.

– Он умер? Давно?

– Года два назад. Так глупо…

– Почему? Что с ним было?

– Да… – он махнул рукой. – такой был крепкий мужик, такой высокий с усами – как казак! Целый год ее обхаживал, а она – никак. Такая упрямая! «Дим,» - говорит – «мне не такой нужен…» - «А какой?». Сама не знала, чего ей нужно. Ну, потом, наконец, уломали ее. Свадьбу гуляли у нас на даче – там у нас два участка рядом. Пришлось ставить палатки для наших ребят: в доме все не поместились. Так здорово нагулялись… я в понедельник в институт не попал. Такая лихая свадьба была… ну, вот! Потом у них Женька родился. Такой вредный засранец! Сейчас у меня учится на четвертом факультете.

– Это же «электроника и вычислительная техника». Там за пищевым институтом?

– Ну, да!

– Так я его тоже кончал!

– Молоток! Наши кадры везде – и на земле и в космосе!

– А что же Лена?

– Лена… Ленка-то жива, хотя тоже не все в порядке. А вот Витька… ну, короче, умер он, глупо так умер.

– А что с ним – сердце?

– Да сердце то, сердце – только не так как у людей.

– Как это?

– Он, вообще, крепкий мужик был. И на даче все делал и Ленке помогал. Поддавали мы с ним крепко. А потом стал что-то задыхаться при нагрузке, на щеках какой-то нездоровый румянец. Стали сердце обследовать, говорят клапан какой-то не в порядке, надо заменить. Поставить искусственный. Мы все сделали! Узнали что и как, нашли блат в Бакулевском центре, деньги собрали на операцию. А он – ни в какую! Ну, такой упертый! Кто только не уговаривал, как Ленка его просила… И, главное, смелый был мужик! Казацкая кровь! Мог за себя постоять. Раз дрался сразу с тремя пьяными отморозками, они к Ленке приставали. А тут – ни в какую! Ну, в общем, - Дима безнадежно махнул рукой – Ленка мне звонит в воскресенье. Они тут рядом живут, на Паустовского. Плачет, говорить не может. «Олег, иди сюда скорей, тут…» - и не может сказать. Я кричу: «Что такое? Витька?» Она еле выдавила из себя: «Да». Я приехал, она открыла, прохожу в большую комнату, а он… вот так лежит у самого дивана. То ли не дошел, то ли присел – тут его и прихватило. Стали его вдвоем втаскивать, а он еще теплый, представляешь?

Олег опять махнул рукой.

– А Лена что же? Замуж больше не вышла? Она такая красивая…

– Нет! Никого, говорит, не хочу и ничего не хочу! Надо, чтобы Женька институт закончил, ты уж его не бросай. Помоги! А там видно будет. Так и живет два года, а теперь и ее прихватило.

– А что такое? Что-то серьезное?

– Да уж. Серьезней не бывает! Но она у меня такая крепкая – все терпит, молчит. Не жалуется. Она никогда не жалуется… хотя после того, как она меня спасла, ей бывает очень хреново, очень!

– А что же с ней?!

– Ничего больше не скажу! Она не велела!

Все остальное, все последующие события этого вечера я вспоминаю с трудом. Они кажутся смутными, неясными, как зыбкий, тягучий сон. Мы еще пили за столом. Потом Дима просил меня поиграть на гитаре ( я принес ее с собой). И я пел, долго пел. Сначала разухабистые цыганские песни, «конфетки-бараночки». Потом стал петь Окуджаву, Визбора – любимые бардовские песни. Вдруг Дима попросил меня: «Слушай, спой Есенина, мою любимую: «Устал я жить в родном краю». И я набрал голос, распелся и стал петь так самозабвенно, надрывно, как давно уже не пел. Тамарка вдруг воскликнула: «Вот, черт, даже слезу прошибло!». – «Да, с тебя что смех, что слезы – все вмиг слезает – со смешочком встрял Савва. – «А ты Сявка помалкивай! Чего ты понимаешь, в наших бабьих слезах?» - накинулась на него Тамарка – «чего ты понимаешь в этой музыке… помалкивай у меня, салага, а то якорь заставлю точить!»

А я пел еще и еще, так же вдохновенно и сильно, пока мне не позвонила жена: «Ты что там ночевать собрался? Давай вали домой, мне надо ногу натирать!».

Я шел домой неуверенно, покачивался. Метро уже закрылось, пришлось идти пешком по Севастопольскому проспекту. Луна, яркая луна светила мне всю дорогу. Она плыла над изломанной линией крыш в радужном ореоле. Иногда ее словно веко, прикрывала проплывающая туча, но потом она снова появлялась. Она неотрывно следила за мной.