Миновав ступеньки, я сразу повернул вправо к своим "апартаментам" и уже собрался войти, как вдруг боковым зрением уловил, что кто-то стоит в зале и сквозь раскрытые двери, похоже, смотрит в мою сторону. Я повернул голову и, вздрогнув, застыл на месте. Рука так и осталась протянутой к дверной ручке, словно обратилась в камень.
У стены, той самой, где совсем недавно я разглядывал старые карточки, замерла эта женщина, - безмолвная, в скорбной позе Богородицы, - печально глядя на фотографию отца с сыном. Руки ее были скрещены на животе, в них она комкала сдернутый с головы платок. Мне показалось, я вижу статую, столь она напоминала ее - недвижимую, немую, без малейшей искры жизни, которая выдавала бы, что передо мной живой человек. Она стояла ко мне боком, и ее лицо в профиль, - застывшее, окаменелое, строго очерченное на фоне окна, - казалось, было схоже с ликом усопшего.
Словно околдованный, не в силах отвести от нее взгляда, я не мог двинуться с места. В этом доме витала какая-то тайна, я чувствовал это, я понял это еще тогда, когда эта женщина увидела меня у стены точно так же, как сейчас увидел ее я сам. Теперь мы оба стали причастны к этой тайне, но с той разницей, что я лишь коснулся ее, а у этой женщины она таилась в глубине ее загадочной, непознанной никем души. Для нее ее прошлое было свято, это все, что у нее осталось, а потому оно не предназначалось для чужих ушей.
Я не имел права посягать на эту тайну, ибо мы были совершенно чужими людьми. Поэтому, как бы ни хотелось мне вызвать хозяйку на разговор, имея в виду эту фотографию на стене, я не стал этого делать. Я только ждал, когда истечет минута магнетизма, который держал мой взгляд на фигуре этой женщины.
Но то, что произошло в следующее мгновение, вновь заставило меня вздрогнуть и остаться на месте, хотя минута гипноза давно прошла. Женщина вдруг повернула голову и остановила на мне свой задумчивый, потухший взгляд. И снова я оказался в положении вора, забравшегося в чужой дом и встретившегося лицом к лицу с хозяйкой. Уже второй раз! Я готов был провалиться на месте от стыда. Опустив голову, я подумал, что не каждому смертному доведется, как мне сейчас, увидеть такую леденящую душу картину: статуя поворачивается и смотрит прямо на вас, в ваши глаза! Мне вспомнился дон Жуан у Пушкина. Что если эта женщина в следующий миг протянет ко мне руку?.. Ей богу, наверное, я закричу от ужаса!
Едва мне пришло это в голову и я поднял глаза, чтобы убедиться в бесплодности моей фантазии, как кровь похолодела у меня в жилах и налились свинцом ноги. Не меняя выражения лица и взгляда, женщина протянула ко мне свою белую руку, ту, в которой не было платка... Я не знал, что и подумать, мысли вихрем носились в мозгу. Протянуть ей свою руку? Отдать себя в ее власть? Но что как рука эта - сестры командора?!..
И тотчас я услышал голос этой женщины, который меня успокоил. Нет, все же передо мной стоял живой человек: я увидел легкую, виноватую улыбку у нее на губах.
- Не бойтесь. Подойдите сюда, - тихо произнесла она, сделав жест рукой и немедля опустив ее.
Я не мог не откликнуться на ее зов. Чувствуя себя в ее власти, я безропотно подошел. Она перевела взгляд на фотографию, заставив и меня сделать то же.
С полминуты длилось тягостное молчание. Со стены на меня с любопытством, улыбаясь, глядели двое: мужчина и мальчик. И еще эта женщина. Я уловил ее взгляд, обращенный на меня, но не смел встретиться с ней глазами.
- Знаете ли вы, что значит любить? - внезапно послышался ее сдавленный голос. Не дожидаясь ответа и вновь устремив взор на фото, она продолжала: - Я хочу спросить, знакомы ли вы с любовью, какую могут испытывать друг к другу отец с сыном?
Так вот оно в чем дело! Значит, я был прав тогда, когда впервые увидел эту фотографию. Теперь осталось узнать, кем приходится хозяйка этим двоим. Сейчас она раскроет мне эту тайну, я знал об этом, но уже догадывался, кто были этот мужчина и этот мальчик.
Не глядя на меня, она молча ждала ответа. И я сказал:
- Знаком. А любить... по-видимому, это нечто такое, что не укладывается в рамки обыденности и не доступно иным людям в силу известных причин.
Не меняя направления взгляда, она дрогнувшим голосом, растягивая слова, ответила мне:
- Если и есть на свете самая возвышенная любовь, то она здесь. Она смотрит на вас с этой карточки.
- Кто же они, Анна Федоровна?.. - осторожно спросил я.
И услышал голос раненого сердца, которое, как ни противься, будет кровоточить до последнего своего удара:
- Мой муж и наш сын...
Дальше она говорить не смогла, хотя и хотела, как мне показалось. Я бросил на нее быстрый взгляд и увидел, как скривились ее губы, задрожал подбородок, а из глаз одна за другой покатились, скупые поначалу, слезы. Она уронила лицо в платок и застыла так, на мгновение вновь схожая с прежней статуей. Потом судорожно всхлипнула и затряслась, рыдая, но нисколько не стесняясь этого и не обращая на меня внимания.