Маленькое сердце (СИ)

   Так было потом всегда. А меня душили слезы обиды. Нет, со мной Ваня тоже, конечно, ходил за водой ли, за хлебом, собирать огурцы с грядок или еще куда, но никогда я не слышала от него: "Мама, я с тобой". Только когда сама звала его. А он, вроде бы и со мной, а сам все в сторону глядит: отца ждет, боится пропустить его. Бывало, оглянусь, а его уж нет рядом; стоит поодаль и смотрит вдаль, на дорогу, по которой ушел на работу отец. Я зову его. Он подходит, опустив голову. А уж когда увидит отца... тут хоть кричи ему, хоть нет - несётся пулей навстречу, обнимает его, да так и идут оба к дому, как братья. Толкуют меж собой о чем-то, понятном только им двоим, мать в свои тайны не посвящают...

   И вот наступил сорок первый год... Ванюше идти в первый класс. Но в июне, двадцать второго, в воскресенье, когда мы все вместе хотели идти на реку купаться...

   Было утро, светило солнце; мы стали собираться и вдруг услышали взрывы - где-то там, у границы, у истоков Днестра, где Польша. И тотчас, глядим, в небе ползут самолеты - огромные, черные. Низко идут, кресты видны на крыльях. Потом засвистели бомбы, мы попадали, а земля стала вздрагивать, рваться на части, швыряясь комьями, камнями, столбами и заборами. Несколько хат размело, как и не было их, с людьми вместе...

   Война... Все сразу поняли это, хотя и говорили раньше разные ораторы, уверяли с трибун, кулаками били себя в грудь, что никакой войны не будет. Наш вождь, мол, зорко глядит вперед, разве он допустит? И допустил... Проглядел, стало быть. А ведь как верили ему люди!.. Знал бы ты, сынок, как... Зато после этого... упаси тебя бог и слышать, что говорили... Ну, да что это я? Не мне рассуждать. Вы, молодые, поди, больше нашего уже знаете, как все было. Телевизоры смотрите, книжки читаете. Так?

   - Не совсем так, мать, - не глядя на женщину, ответил я. - Видим то, что показывают, знаем то, о чем пишут. Но тот, кто всё это пережил и видел своими глазами... Что ему телевизор или книга, его сердце давно уже изодрано в клочья, изрезано солдатским штыком, избито плеткой полицая и теперь уже будет кровоточить до последнего своего стука. А если к тому же война отняла у него сына или дочь, которые погибли от автоматной очереди или под гусеницами танка...

   Но тут мне пришлось остановиться. Мои эмоции были прерваны плачем матери. Она уронила лицо в головной платок и тихо вздрагивала, покачиваясь из стороны в сторону.

   В эту минуту я горько пожалел, что меня "повело". Не следовало так говорить, да еще о погибших детях. Фотография на коленях у этой женщины - разве не предостережение мне? Или она мало выстрадала за свою жизнь? А тут еще я добавляю...

   Отругав себя в душе, я с болью в глазах поглядел на мать. Она все еще мелко вздрагивала, не убирая платка от лица. Я осторожно положил руку ей на плечо, стараясь хоть немного утешить ее и этим самым как бы извиниться за свои необдуманные слова, за невольное прикосновение к сердцу, причинившее ей еще одну боль.

   Она успокоилась, перестала вздрагивать и положила свою мокрую, горячую ладонь на мою руку. Я почувствовал легкое пожатие пальцев. Потом ладонь медленно сползла и застыла у нее на ногах.

   - Что поделаешь, - произнесла она, доставая носовой платок, - невеселый рассказ. Но уж раз начала... Так вот, сынок, пришла война. Уже объявили по радио. И все мужчины из нашего села бросились к военному комиссару с просьбой зачислить их в ряды бойцов. Не все, конечно, иные остались. И сразу мы, бабы, поняли, кто скрывался под личиной примерного колхозника, передовика и даже члена партии. А были это кулаки да сынки кулаков и белогвардейцев. Они выжидали, надеясь, что рухнет социализм, придут новые хозяева и всё будет по-старому, как при царе. И дождались. А как только немцы вошли в наше село, сынки эти тут же попадали им в ножки и принялись лизать сапоги, ругая и кляня советскую власть и большевиков. Так они перешли на службу к врагу и стали полицаями; полицией, значит, стали называться, а немцы направились дальше, оставив тут кое-кого из своих для порядка. Григорий мой вместе с мужиками к тому времени уже был отправлен в действующую часть куда-то под Винницу, а потом под Киев, как я потом узнала.

   Так началась для нас война. Вскоре уж вся Западная Украина была оккупирована германскими войсками, повсюду сидели коменданты, старосты и полицаи. Это чтобы, значит, мы работали на солдат великой Германии, кормили их, одевали и обували. А фронт пополз на восток...

   И ведь в этом, сорок первом, Ванечке нашему в первый класс... Что ж, пошел. Школы не закрыли, только следили за тем, чтобы в учебниках не говорилось о большевиках и коммунистах, о партии. Вычеркивали это. А дети, мол, пусть учатся, для великой Германии будут нужны.