Маленькое сердце (СИ)

   И я поняла, что мне не удержать его. Слишком слаба моя власть над ним... Он бросился ко мне, когда я упала на пол, стал целовать меня в щеки, глаза, губы. "Мамочка, мамочка, ну что ты, не надо! Я ведь никуда не ушел, а ты уж хоронишь меня. Отцу бы это не понравилось".

   "Отцу... А обо мне ты подумал? Всё только о нем! Он еще не ушел... Значит, уйдешь? Обещай мне, что ты этого не сделаешь! Обещай! Ведь тебе всего девять лет, ну какой из тебя солдат! А отцу ты станешь только обузой, а не помощником. Да и найдешь ли его? Один, не зная, куда идти, а кругом немцы! Лес-то, вон какой огромный! Кого там найдешь? Тебя убьют, ты даже не доберешься до этого отряда, это ты понимаешь? Или возомнил себя взрослым, и мать для тебя уже ничто? Так знай, никуда не пойдешь, не пущу! И не думай даже! Запрещаю! Дай слово, что не пойдешь! Сейчас же дай матери слово!.."

   Так я сказала ему, и он терпеливо выслушал меня. Знаешь, что было потом? Что я услышала от него?

   - Он не дал этого слова! - в ужасе воскликнул я.

   - Он ответил: "Мама, отец учил меня никогда не давать обещания, если не уверен, что сдержишь его". И я поняла, что он поступит по-своему. Так и случилось. Но не на другой день, а примерно неделю спустя. Я не ожидала, успокоилась было. Прихожу вечером домой, а на столе записка. Сейчас покажу.

   Она достала из комода старый семейный альбом с фотографиями, раскрыла его на последней странице и протянула мне листок бумаги из ученической тетради. На нем неуверенным еще детским почерком было написано:

   "Прости меня, пожалуйста, мама, но мне нельзя иначе. Я ухожу, сама знаешь, куда, поесть с собой взял. Не ищи меня. Когда ты увидишь это письмо, я буду уже далеко. Но я тебе обязательно напишу, ты только не плачь и жди.

   Люблю тебя, мама, и крепко целую. Твой сын Ваня".

   Я прочел и содрогнулся; словно лопнуло что-то в груди у меня самого. Листок этот ходуном заходил у меня в руках. И нежданно-негаданно заволокло глаза слезами: подумалось вдруг в ту минуту, что это не ее, а мой сын писал это. И уже очень давно...

   Я вернул письмо. Мать перечитала его еще раз, покачивая головой и тихо стоная, потом бережно положила на место и, закрыв альбом, продолжала:

   - И Ваня написал. Дней через десять принесли мне весточку от него. Он не сообщал, как добрался и нашел этот отряд, рассказал только, что отец был недоволен, ругал его, но потом успокоился. А спустя полмесяца я узнала, что нашего сынишку в отряде все полюбили: мужчины учили его прицельно стрелять и быстро разводить костер, а женщины баловали, кто чем мог: конфетой, шоколадом, фруктами. А он везде появлялся и всем помогал: поварам на кухне, портнихам и радисткам. А потом стал санитаром: ходил за ранеными, дежурил у них, приносил пищу и воду. Подолгу просиживал с ними, слушая рассказы о войне.

   Так писал мне их комиссар. Потом добавлял, что Ваня всегда ложился спать рядом с отцом, стоял с ним на дозоре, даже ходил в деревню за продуктами и узнать, много ли там немцев. Словом, повсюду был с отцом, как привязанный. А вечерами они ели печенную в костре картошку, и Ваня слушал страшные рассказы. Партизаны глядели на них и говорили: "Скажи на милость! Вот бы меня кто так любил..." Григория часто посылали на опасные задания: взрывать мосты и пускать под откос вражеские поезда с техникой, обмундированием. Они ходили группами по три-четыре человека. Командир писал, как Ваня всегда настойчиво просил отца взять его с собой, даже показывал, как он уже умеет стрелять из автомата, но отец всегда отказывал ему. Не детское это, мол, занятие. Сиди и жди меня, а я скоро вернусь. И возвращался после того как где-то вдалеке гремело и ухало, рвались снаряды и гранаты, трещали автоматные очереди. Потом отряд покидал стоянку и находил другое место, снова неподалеку от дороги из Ровно на Ковель, по которой шли на восток немецкие эшелоны.

   И вот однажды... Стоял июль сорок третьего года. В наше село пришел солдат - без ноги, на костылях. От него мы узнали, что готовится какое-то крупное сражение где-то в районе города Курска. А тут от Григория принесли известие. Пишет, что эшелоны идут за эшелонами, везут танки, пушки, боеприпасы, бензин. Они взяли "языка". Тот сказал, что намечается большое наступление около Курска, срок - начало июля. Точную дату не знал. И отец написал, что теперь не до писем, им некогда даже отдохнуть. Добавил еще, что мало кто останется в живых после этой каши, немцы зверствуют в деревнях, отбирают продукты, каратели прочесывают леса, с воздуха их бомбят самолеты. Но им все же удается устраивать диверсии: рвут провода, повреждают рельсы.. Уже немало людей они потеряли, и его самого снова ранили. Но ничего, выжил. Приказал было Ванюшке отправляться домой, да подумал, что теперь уж поздно. Их без конца обстреливают со всех сторон и днем и ночью, кругом них немцы - куда пойдешь? Непременно поймают. А там... даже подумать страшно. Лучше самому пустить пулю в лоб, нежели узнать, что сынишка попал в лапы к фашистам.