Малийские этюды

Санга — симпатичное селение на краю огромного скалистого массива Бандиагара, возвышающегося пятисотметровой отвесной стеной над песчаной равниной Гондо-Сено, которая простирается до границы с Верхней Вольтой. Гиды и справочники утверждают, что Санга — это скорее административное понятие, чем географическое, так как она якобы состоит из полутора десятков отдельных деревень. Не берусь спорить с этими данными, но чисто внешне Санга сегодня производит впечатление вполне компактного единого целого. В Санге есть скромная гостиница для туристов и туристское бюро, расположенное в одном из традиционных двориков. Напугав стайку кур и обогнув разлегшуюся у дверей козу, попадаете в бюро, где за небольшую плату получаете гида, который по вашему желанию проведет нас по «малому», «среднему» или «большому кругу». По «малому кругу», заключающемуся лишь в спуске в прилепленную к обрыву деревню Банани по уложенным друг на друга в расщелине огромным камням, я уже прошел раньше и на этот раз заказал четырехчасовой «большой круг», не подозревая, что это один из кругов ада.

Сезон дождей только начался, и поток туристов практически иссяк, поэтому наш гид Бубакар Тилепи собирался в тот день отправиться на работу на свое поле. Так как он не успел предупредить семью о том, что уходит на маршрут, нам пришлось сначала заглянуть на поле, где уже работал его сын.

Написав слово «поле», я задумался о том, как объяснить то, что мы там увидели, ибо ничего подобного мне встречать не приходилось даже у малинке, которые хотя и выращивают свои урожаи среди камней, но все-таки на настоящих полях, бросая зерна в настоящую землю. А здесь мы стояли на голой, отполированной ветрами каменной площадке. Перед нами ожерелье из булыжников огораживало пласт пылевидного грунта. сантиметров 15–20 толщиной, на котором копошился мальчишка.

— Бубакар, кто принес сюда землю? — спросил я.

— Ветер. Мы делаем такие ограды из камня, в которых задерживается несомая ветром пыль. За полгода, иногда за год набирается земли вот на такое небольшое поле. Нужно только следить, чтобы его не смыло дождями. Я заложил еще одно поле, — Бубакар указал на каменную «изгородь», за которой пока еще было лысое плато. — Места у нас много, а земли нет.

Мы спустились в живописный каньон, на дне которого было «заложено» еще несколько будущих «полей». На отвесной скале были видны многочисленные пещеры телемов, вытянувшиеся в ряд, словно гигантские гнезда береговых ласточек. Когда, тяжело дыша и обливаясь потом, мы выбрались из каньона, в расщелине открылся чудесный вид на деревню Ирели, в которую предстояло спускаться метров 250–300, прыгая с камня на камень. В самом начале эта символическая тропа обрывалась, и два нависших один над другим обломка скалы соединялись полутораметровой лестницей, представлявшей собой бревно с засечками, основание которого было зажато грудой небольших камней. Признаюсь, когда я, обвешанный фотоаппаратами, ступил на, качавшееся бревно и подо мной в глубокой пропасти открылся вид на деревню, то- ощутил внутри какую-то неприятную звенящую пустоту. Но среди нас была женщина, и я, превозмогая страх, решительно спустился по лестнице.

Бубакар подвел нас к куче старых жердей. Некоторые уже сгнили. Мы стояли на узком, не шире метра, карнизе, а над нами отвесно поднималась пятидесятиметровая стена с пещерами. Это было местное кладбище. Жерди — остатки носилок, на которых поднимают покойников на карниз. Тело с помощью веревок втаскивают в пещеру, где оно обретает вечный покой. Остатки носилок нельзя использовать ни на дрова, хотя это здесь большой дефицит, ни на какие-либо другие цели под страхом навлечь беду на всю деревню.

От карниза начинался уже сносный спуск в Ирели, охраняемый каменным фетишем. Бубакар поторопился предупредить, нас:

— Осторожно, ни в коем случае нельзя вставать на этот камень!

Еще несколько десятков метров — и перед нами сваленный бурей баобаб. Судя по свежему слому, упал он недавно. Наш гид озабоченно зацокал языком:

— Плохо, очень плохо. Теперь вся деревня целый месяц будет говорить только об этом.

— Почему, Бубакар? — удивились мы.

— У нас, догонов, вообще всякому событию придается особый смысл. А этот случай — чрезвычайный. Подумайте, ведь баобаб стоял здесь еще тогда, когда не родился самый старый человек в деревне. Затем родился он, потом его дети, потом внуки, а баобаб все стоял. Он был для них вечен, как эти камни. И вдруг рухнул… Старики скажут, что надвигается большая беда, а бед у нас и так хватает.

По некоторым интонациям Бубакара я понял, что он хотел дать нам понять: ему, мусульманину, не пристало бояться подобных примитивных суеверий, но он озабочен моральным состоянием своих земляков.