Малина

Однако в Вене могло быть по-другому, должно было быть не так скверно, ибо это город, созданный для универсальной проституции. Тебе-то уже трудно вспомнить первые послевоенные годы. Вена была, мягко говоря, городом с весьма странными порядками. Но это время из ее анналов вытравлено, и нет больше людей, которые бы об этом говорили. Не то чтобы это было прямо запрещено, но об этом не принято говорить. В праздничные дни, даже в дни Святой Марии, Успения Богородицы или в день Республики, граждан принуждали идти в ту часть Городского парка, что граничит с Рингштрассе, с Паркрингом, идти в этот жуткий парк и прилюдно вытворять там все, что они хотели или могли вытворять, в особенности в такое время, когда цвели каштановые деревья, но и позднее тоже, когда каштаны созревали, лопались и падали на землю. Вряд ли найдется кто-то, кто бы не встречал там каждого с каждой. Хотя все совершалось молча, чуть ли не с полным безразличием, не обходилось и без кошмарных сцен, все люди в городе участвовали в этой универсальной проституции, должно быть, каждая с каждым разок лежали на примятой траве или, прислонясь к стене, стонали, пыхтели, — одновременно, попеременно, вразнобой. Все друг с другом переспали, все друг друга использовали, и пусть сегодня никого не удивляет, что сплетни почти уже прекратились, ведь те же самые женщины и мужчины ныне вежливо здороваются, как ни в чем не бывало, мужчины снимают шляпу, целуют ручку, женщины, шепнув приветствие, легким шагом проходят мимо Городского парка, держат в руках элегантные сумочки и зонтики, выглядят польщенными. Но именно в то время и завертелся хоровод, сегодня уже отнюдь не анонимный. Надо полагать, что этим поветрием и порождены господствующие ныне отношения — почему, например, Франциску Раннер видели сначала с Эденом Патацки, потом с Лео Иорданом, почему Лео Иордан, женатый прежде на Эльвире, которая позднее помогала молодому Мареку, женился еще два раза, почему позднее молодой Марек погубил Фанни Гольдман, а она, в свою очередь, раньше так хорошо ладила с Гарри, а потом ушла к Милану, однако позднее молодой Марек с Карин Краузе, этой молоденькой немкой, но потом упомянутый Марек еще с Элизабет Михайлович, которая затем напоролась на Бертольда Рапаца, а он опять-таки… Теперь я все это знаю, знаю также, почему Мартин завел такую эксцентричную интрижку с Эльфи Немец, которая позднее тоже оказалась с Лео Иорданом, и почему каждый столь причудливым образом связан с каждой, хотя это становится известным лишь в немногих случаях. Причин тому, разумеется, никто не знает, но я их уже вижу, да и вообще, люди когда-нибудь все увидят! Но я не могу рассказывать подробно, у меня на это нет времени. Как подумаю, какую роль во всем этом сыграл дом Альтенвилей, хотя сами Альтенвили никогда этого не сознавали, вообще ни в одном доме не сознавали, даже у Барбары Гебауэр, какие там имели место завязки и к каким вели развязкам, какой безрассудной болтовней они все это друг над другом учинили и с какой целью. Общество — величайшая арена убийств. С незапамятных времен в него легкомысленнейшим образом закладывались ростки самых невероятных преступлений, которые навсегда останутся неизвестными судам этого мира. У меня не было об этом сведений, потому что я никогда особенно не присматривалась и не прислушивалась и все меньше прислушиваюсь теперь, но чем меньше прислушиваюсь, тем более пугающими выступают передо мной все эти взаимосвязи. Я жила, не зная меры, и потому воспринимала все эти мирные игры, — а они именно за таковые себя и выдают, как будто бы это вовсе не военные игры, — во всей их чудовищности. Рядом с ними общеизвестные преступления, прогремевшие по всему миру и по всему городу, видятся мне совсем простыми, грубыми, лишенными тайны, они представляют интерес только для специалистов по массовой психологии, для психиатров, которым их тоже не предотвратить, а слишком кропотливым и сведущим ученым задают лишь пошлые загадки по причине своей грандиозной примитивности. Наоборот, то, что разыгрывалось и еще разыгрывается здесь, примитивным никогда не было. Помнишь тот вечер, когда Фанни Гольдман неожиданно рано ушла домой, — вдруг встала из-за стола и ушла, одна, хотя ничего не случилось, но теперь-то я знаю, да, знаю. Бывают слова, бывают взгляды, способные убить, никто их не замечает, все видят только фасад, раскрашенную картинку. А Клара и Хадерер перед тем, как он умер, но я умолкаю…