Малиновые облака

Очень уж коротка летняя ночь! Едва прокричат первые петухи, как на востоке занимается заря. Но молодежь и эту краткую ночь не упустит, девчата хоть на часик, да соберутся в излюбленной роще, попоют, попечалятся вместе.

Издавна повелось в летние погожие вечера проводить гуляния не в клубе, а в этой роще. Ой, сколько слышала она любовных разговоров, сколько знала сокровенных тайн, была свидетельницей счастливых встреч и грустных расставаний!

А теперь здесь все по-иному…

На длинной скамейке сидят одни девушки и играют в кольцо, скучно передавая его из рук в руки, будто делают необходимую работу. Невесело. Так, тянут время, безотчетно чего-то ждут. Да и может ли радовать игра без тех, кого нет рядом, по кому неотвязно болит душа? Собираются теперь девчата скорей по привычке, а не то чтобы порадоваться, повеселиться.

Надоела им эта игра — кольцо. Посидели молча, каждая думая о чем-то своем. Руки лежат на коленях, какие-то непривычно ненужные, уставшие, от черноты и огрубелости непохожие на девичьи. Молчание и вовсе стало тягостным. Одна из девушек сорвала черемуховый листок, задумчиво прижала его к губам, помяла пальцами и бессильно, как подраненная, еле слышно запела. Запела так грустно, что подружки сами ее остановили:

— Перестань, без тебя тошно!

Но вдруг выяснилось, что среди девчат есть парень. Один-единственный. Сергей Киселев. Эх-ма, жизнь-то какая пошла! Один ухажер на всю деревню! Так ли здесь бывало и думалось ли о таком? Со всех окрестных деревень собирались в этой роще парни, завлекали, оспаривали ятмановских красавиц. А они и вправду красавицы — одна пригожее другой. Парни выбирали самых лучших… Недаром говорят: рот любит сладкое, а глаза — красивое.

Парни приходили в рощу со своими гармошками, и девчата еще издали узнавали по звуку, по манере игры, кто, из какой деревни идет. Ведь известно, что нет одинаковых гармонистов, как нет и одинаковых гармоней. Каждая поет по-своему. Прислушиваются девчата, улавливают чутким ухом игру и уже наперед знают, то ли это идут кресолинские парни, то ли яшмаковские. Узнают и басовитую томшаревскую гармонь, и все остальные, и каждая девушка замирала, услышав звук той гармони, какой нужен был ей. Поет гармонь, значит, идет и он…

Сперва, собравшись к назначенному часу в роще, ребята под свои гармони пляшут обособленными группами — деревня на деревню. Происходит вроде бы соревнование: кто чище, звонче играет, кто перебористее, задорнее пляшет. А девчатам этого и надо: тут же выскочат на круг — и пошла потеха! Частушки, припевки, мелодичная дробь — только пыль из-под каблуков! Потом уже не разобрать, кто где играет, под чью музыку пляшут — все смешалось в общем гулянии.

Часто из-за такого веселья не спит вся деревня. Лежат старики с открытыми глазами, слушают, вспоминают молодость. А бывало — да и не раз! — молодые мужики тихо вставали с теплых постелей и, крадучись, пробирались на игрище. Тоже плясали и пели, пока не приходили за ними ревнивые жены.

Теперь ушло то золотое время. Нет больше веселья в березовой роще. Только и остались сладкие воспоминания…

…Печально притихшие девушки встрепенулись: в самом конце деревни зазвучала гармонь. Сначала робко, негромко, а затем все увереннее, сильнее. И сразу все догадались: играла Тачана. Больше некому. И зачем только Гришка оставил ей гармонь? Уж лучше бы не бередила душу!

— Казак-девка идет, — сказал кто-то устало. Девчата сдержанно хихикнули.

— Ты скажи ей это в лицо, — посоветовала Марина. — Узнаешь казака…

— Не дури, я ведь пошутила! — испуганно отмахнулась та.

Во всей округе Тачану зовут еще и казак-девкой. Теперь уже трудно сказать, кто придумал такое прозвище, но оно во многом определяло не только характер, а и внешний облик Тачаны. Это была крупная молодая женщина с развитыми, как у мужчины, плечами, с тяжелой уверенной походкой и грубым грудным голосом. Даже по избе она не могла пройти тихо — половицы так и гудели под ее ногами. А начнет мыть посуду, обязательно что-нибудь сломает в своих не по-женски сильных руках.

Зато на колхозной работе Тачана была престо незаменима. Управлялась за троих. Одна могла вытащить завязшую в грязи телегу, съездить в лес за дровами, а на элеваторе так легко бросала мешки, точно были они не с зерном, а с перьями. Совсем не случайно Ефим Лукич первой поставил ее на трактор.