Малиновые облака

— Не горюйте, мать. Жить вместе будем, — твердо сказал Григорий.

Старушка внимательно посмотрела на него.

— Откуда ты, зятек, родом будешь?

— Я с марийской стороны.

— А где это?

— Немного повыше Казани.

Григорий всегда так отвечал. Где находится Марийская республика, многие не знали, а напомнишь про Казань, сразу догадывались.

— Гриша, зятек мой, откуда бы ты ни был, не обижай нас, сирот…

Григорий сидел, слушал и сам не знал, какие слова утешения сказать Надиной маме. Не гадал он, не думал, что ему придется когда-нибудь увидеть эти места, а уж о тем, чтобы жить здесь, у него и в мыслях не было. Он согласился приехать сюда по просьбе Нади, которая всем говорила и матери своей вот тоже, что он ее муж. А какой он ей еще муж? Когда он им стал? Даже ни разу не поцеловал ее.

Мать успокоилась, перестала плакать, будто вместе со слезами унесло всю горечь, накопившуюся за четыре года.

— Не ругайте меня, старую. Немного душу отвела, — ласково посмотрела на дорогих и близких ей людей. — Живите хорошо и дружно, народите кучу ребятишек, чтобы мне на старости лет веселее было… А сейчас, дорогие мои, спать ложитесь, отдохните, сил наберитесь… Только куда вас положить, ума не приложу.

— А мы на дворе спать будем, — сказала Надя, вставая.

— Зачем же. Спите здесь. Я к соседке уйду.

— Нет, мама, мы уже привыкли спать на воле. Так ведь, Гриша? — обратилась Надя к Григорию, неожиданно вспыхнув.

— У нас вот шинель есть, не замерзнем, — кивнул Григорий.

Пожелав матери спокойной ночи, они с Надей вышли из землянки. Было уже темно. Посмотришь кругом — ничего не видно. И стоит такая удивительная тишина, что кажется, и войны как будто не было, и село стоит на своем месте. Бон и собака подала голос, и слышен чей-то негромкий разговор. И так пахнет цветущей сливой, яблоней, вишней, и эти мирные запахи так тревожат душу, что хоть закрывай глаза и мечтай.

Надя устроила постель под яблоней. Одна шинель вместо подушки и мягкой перины, другая — вместо одеяла.

Григорий разделся, забрался под шинель и глубоко вздохнул. Надя отошла к соседней яблоне, обняла ствол. Задумалась о чем-то или просто слушает пение птиц, трудно сказать.

— Надя, — тихо сказал Григорий.

Надя не отозвалась, даже не повернулась к нему, лишь опустила голову.

— Разве я не муж твой? — опять тихо сказал Григорий, словно стараясь напомнить ей о чем-то сокровенном.

— Муж, Гриша, мужем будешь, — одним вздохом вымолвила она, оторвалась от яблони, быстро подошла к нему и, наклонившись, крепко обняла.

3

Так они начали жить вместе. Первое время было очень тяжело. Нечего есть, не во что одеться, нет настоящей крыши над головой. Одним словом, жили, как и все жили в те трудные послевоенные годы.

Нелегко пришлось Наде. На руках старая мать и муж, который только начал поправляться. Их надо кормить, поить. И она делала все возможное и невозможное, чтобы создать хотя бы сносные условия для своей маленькой семьи.

С детства росла она трудолюбивой, никогда не падала духом. Мужская ли работа, женская ли — ни от какой не отказывалась. И никто никогда не слышал от нее таких слов, как «не могу», «не умею».

В то же лето они поставили с Григорием маленькую избушку. Здоровье Григория к осени уже окрепло, да и ей стало полегче: поспели овощи и фрукты. Получше зажили, и зимой Григорий так поправился, что про палку забыл и сам на работу выпросился. Отвезла его Надя в город учиться на бухгалтера, а через месяц-другой приехала она за ним на двуколке и отвезла не домой, а прямо в правление колхоза. И стал Григорий в колхозе нужным человеком и уважаемым, стали величать по имени и отчеству. Любила в свободное время приходить в контору Надя и наблюдать, как работает ее муж. Радовалась она за него, и Григорий хорошо понимал ее радость.

Потом жизнь стала получше, побогаче. Григорий Якимович работал да еще получал пенсию. И земля тут оказалась плодородной, хлеба намолачивали много, от фруктов сады ломились. Только Надина мать не дожила до такой жизни, и внуков ей не пришлось увидеть, тихо угасла.

Но если бы даже и жила она теперь, то все равно не пришлось бы ей нянчиться с внуками. У Григория Якимовича не было и не предвиделось с Надеждой Петровной детей. Они и лечились в санатории, и ездили к московским профессорам, да все напрасно. И кто тут виноват, они не знали, но никогда не высказывали друг другу ни одного упрека. По-прежнему жили дружно, душа в душу, любя и жалея друг друга.

Но оттого ли, что не было у них детей, или еще по какой причине, но Григорий Якимович сделался вдруг задумчивым и печальным. Случалось, что по ночам вскакивал и оглядывался кругом, будто не узнавал ничего, будто был он в этом большом доме чужой.

В такие минуты Надежда Петровна старалась успокоить его, говорила ласковые слова, но ничего не помогало. Видать, душа сильно заболела у Григория Якимовича, как бы тронулась с места. Почему же сам не скажет, о чем призадумался? Разве не прожили они жизнь под одной крышей, разве не делили радость и горе вместе? Или так сильно жалеет, бережет ее больше себя, что нечаянным словом боится расстроить?

4